Палец
Я вот что думаю… палец у меня какой-то невезучий один. Все нелепости из-за него в жизни. Ага. Ну, не нелепости, а странности. Особенности, скажем для корректности в отношении самого себя. Любимого. Вот в детстве играли в войнушку. Бегали по подвалам, стреляли с маьчишками друг-друга из деревянных пукалок и пластмассовых (что было особенным шиком) автоматов. Входили в раж и шли в рукопашную. Бывало разбивали друг другу носы. Но снова мирились и расходились на «позиции». И снова сходились. И снова стреляли. И снова спорили по часу, кто первый кого убил. Это было и увлекательно и нудно одновременно. Своего рода ритуал, который помогал учиться спорить, доказывать и одновременно давал понимание того, как выстрелить так, чтобы ты бесспорно убил не попавшись в прицел. Занятно, но, вспоминая те игры, я с высоты прожитых лет понимаю, что они тоже сказались на моей дальнейшей судьбе и весьма сильно.
Так вот палец. Да, чуть не забыл про него. Палец очень важен…
Как-то раз, крались мы с товарищем через подвал строящегося дома-девятиэтажки. В подвале было темно, мусорно и интересно. У подвала были оконца, через которые узкими лучами пробивался свет с улицы. Оконца находились почти на уровне земли и увидеть в них с улицы подвал было нереально. Прежде всего потому, что там было темно. Единственный недостаток этой позиции был в том, что мы были малы и до окна дотягивались только в прыжке. Особенно удобно было прыгать и цепляться руками за проведённые, но не подключенные трубы отопления. Прыгнул, подтянулся, смотришь… Крадётся враг — спрыгиваешь и кидаешь в окно «гранату». Чистая работа. Главное — менять позиции и не выдавать себя раньше времени. Вот так мы и делали с товарищем. Судьба благоволила к нам, мы уже перебили половину команды противника, а те даже не сумели подобраться ко входу. Выбывшие живо обсуждали наши шансы, а мы бегали от окна к окну. Стоит отметить, что часть окон была застеклена, а часть — нет. Остекление было мутное из толстого зеленого стекла, а потому окна с таким стеклом мы не могли использовать для наблюдения и атаки. Но, как часто бывает на стройке, их иногда били. И не всегда мы. А потому, увидев, что появился новый светлый проём, через который можно посмотреть на улицу, я, особо не раздумывая, подпрыгнул и зацепился по привычке за трубу отопления. А надо было сначала подумать. И это я тоже потом понял. Потому что разбитое стекло осыпалось и застряло за этой трубой. И
когда я зацепился за трубу, я фактически повис своим весом на этих осколках. А что делать… война…
Я и раньше резался, но тут кровь хлестала весьма сильно и до общежития, где мы жили, мне пришлось бежать бегом под восхищённые взгляды команды уставившиеся на ярко-алый след, остающийся за мной. В общежитии тут же вызвали с работы маму, которая прибежала с телефонного узла за две минуты как по тревоге. За это время я уже искровил стандартное вафельное полотенце и в голове моей образовалась приятная пустота. Я сидел на стуле и был совершенно спокоен. Потом бежал сместе с мамой в нашу воинскую санчасть, где мне, наконец-то, нормально перетянули руку. Собственно говоря из потерь там был только один палец. Да и то не весь. Дистальная фаланга, которая с ногтём, была срезана от своего основания до кости наискосок. Срезанна не полностью, так как та часть, которая бы срезана ещё болталась на маленьком кусочке ткани и я её примотал изначально полотенцем. Теперь же на неё смотрел военврач и думал… Я тоже смотрел и думал. Похоже, что единственный, кто волновался в тот момент — была моя мама. Нарушив тишину, врач предложил на выбор два варианта — зашить и оставить как есть. После того, как он показал иглу, я выбрал второй вариант. Не, не испугался. Честно. Просто там игла была толще, чем шматок ткани, который у меня болтался. В результате обошлись тугой повязкой и мазью Вишневского. Без неё тогда вообще мало что обходилось. Даже заборы мазали, когда солидол заканчивался, чтобы в самоволку не бегали.
Как я сейчас понимаю, данный выбор означал, что со временем срез покроет новая ткань, а оставшийся кусок просто отомрёт. Однако, не срослось. Вернее наоборот. Как раз тут всё срослось — фактически отрезанный кусок плоти прирос обратно и приобрёл хоть и ограниченную, но чувствительность. Долгое время я был героем — ходит и показывал «боевое ранение» в школе, заставляя охать и ахать девчонок, а мальчишек завидовать моей популярности. Второй класс, что вы хотите-то. Я с гордостью, на второй переменке показывал особо приближённым друганам как перебинтовываю свой палец. Бинтовать меня учил мой дед, так как случилось это летом, прям перед самыми каникулами, на время которых мы уезжали в деревню. Когда оказалось, что срослось, то повязка стала ненужна и я стал демонстрировать палец уже без неё. Этого хватило ещё на месяц популярности. Потом сошло. Зато я уже не мог остановиться и постоянно теребил палец, разминая мышцы и заставляя бегать кровь. Это тоже помогло в дальнейшем. Как? Очень просто.
Ещё в школе я начал заниматься стрельбой. По сути, тогда все так или иначе ей занимались. Как минимум раз в год нас возили стрелять из Калашей, а в остальное время в подвале школы был пневматический тир, который наш преподаватель НВП очень любил и допускал туда только своих самых лучших учеников. В том числе и меня. Для того, чтобы сдать на золотой значок БГТО, надо было ещё и отстреляться как следует. И у меня получалось. Палец мой — указательный на правой руке с приросшей тканью как-то очень складно прилаживался на спусковой крючок и я совершенно не дергал им во время выстрела. На зачёте, когда стреляли из «мелкашки» я стал лучшим и получил отдельную благодарность и грамоту от нашего военрука. Собственно говоря, тот пожилой подполковник, над которым многие тогда потешались за его обороты речи и «неправильные» ударения в словах (как у Горбачёва), тогда тоже весьма сильно помог мне в формировании моего будущего пути. Это сейчас, вспоминая его рассказы об Алжире и Египте я понимаю, что он был не простым военным и что его шутка «я советник страны советов» имеет гораздо больше под собой, нежели чем просто шутку. А тогда мне было просто интересно. Я надевал и снимал противогаз на скорость быстрее всех. Бегал и прыгал наравне с лучшими учениками и показывал результаты в стрельбе, которые другие показать не были в состоянии. И каждый раз, перед стрельбой, я долго массировал свой палец…
Палец всё равно терял чувствительность. Он не так сильно мёрз, не так сильно грелся. Не так чувствовал прикосновение металла. Я даже как-то раз умудрился обжечь всю ладонь об плиту, приложив её по глупости на конфорку с размаху. На ночь захотелось поставить чайник. А ставить его можно было только на плиту. Плиты у нас в общежитии были старые, электрические, конфорки грелись очень долго. Ждать не хотелось, а на свету понять горячая или нет та, что свободна — сложно. Зато я снова понял, что спешить — себе дороже. Кожа тогда тут же прилипла к раскалённой плите и я, отдёрнув руку, оставил там весь верхний слой эпидермиса… Запах стоял такой, будто Чикатилло варил тут своих жертв. Болела вся рука. Кроме одного пальца. Я простоял, занимая общую ванну, перед струёй холодной воды, отмачивая ожог, почти два часа. Это помогло. Смазав руку всё той же мазью, на утро почти не чувствовал боли. Лишь более светлый — свежий розовый цвет кожи показывал место ожога.
Будучи на УПК — учебно-производственной практике в школе, попал по распределению в токари. Удивительное было время и профессия, о чём следует рассказать отдельно, но сейчас речь о том, что и там я умудрился попасть со своим пальцем…
Станки наши, которые были на комбинате токарно-винторезные, модель которых я уже и не помню, были освоены нами вдоль и поперёк за очень короткое время. Как с хорошей стороны, так и с плохой. В том смысле, что недокументированные возможности мы либо экспериментальным путём, либо по наитию тоже узнали. И о том, как сокращать проходы за счёт варьирования скорости и о том, как быстрее производить смену деталей и заготовок. Вот думаешь сейчас и понимаешь — вряд ли современное поколение поймёт стахановцев, а у нас соревнования были негласные — кто больше (не без потери качества!). Мы сидели и вычисляли какая операция на станке столько занимает времени как можно сократить весь процесс хотя бы на несколько секунд. Несколько секунд… Самой раздражающе-длительной была остановка вращения шпинделя. С 800 рабочих оборотов в минуту при снижении скорости и штатном отключении проходило около сорока секунд, а то и более (в зависимости от веса детали). Зато если нажать кнопку отключения питания станка, то шпиндель останавливался практически сразу. Но за это нас сильно ругали наставники-мастера. Мы были плохими ребятам и нашли способ без шелчков отключать шпиндель. Для этого можно было откинуть защитный кожух с передней бабины и тоже получить леща, а можно было сделать вид, что наклонился над станком и аккуратно, незаметно нажать ту самую кнопочку за защитным кожухом, которая нажималась при откидывании оного. Пальчиком. Станки были не очень новые. С учётом того, что они работали день и ночь, а работали на них вот такие вот ухари как мы — то состояние многих из них было не идеальным. Где-то даже проводка была наружу… как у меня. Её я и коснулся своим пальцем, когда пытался не глядя нажать кнопку остановки за кожухом….
Раньше меня било 220. Я это периживал спокойно. У деда коротил выключатель в уличном туалете… Дёргало и отпускало. А у станка был трехфазный переменный ток напряжением 380… Сначала в глазах всё стало белым-белым, потом краски постепенно вернулись и я обнаружил, что стою, держа руку поднятой вверх, куда её откинуло ударом тока. Мастер вопросительно глянул на меня из-за рядов и я тут же сделал вид, что энергично разминаю плечевой сустав… Снова обошлось. Но чувствительность опять ушла в минус.
Зимой я не любил носить перчатки или варежки. Мне проще было засунуть руки в карман, если они уж сильно замерзали, а это было очень редко. Грея пальцы, я дышал на них и чувствовал, что мой указательный палец не чувствует моего дыхания. Лишь слабое давление воздуха вокруг него ощущалось им. Но не тепло. Это мне помогло потом тоже. Через уже много лет. Когда лежа в засаде, на одной из горных троп в районе Сельментаузена, я снова держал этот палец на спусковом крючке и не чувствовал холода, от которого уже давно коченели все остальные суставы. Лишь иногда, я менял руку, что было не особо критично, учитывая факт моего почти равного владения и левой и правой, и грел пальцы, по привычке растирая указательный об большой. Мне даже не приходилось дуть на него — он всё равно не чувствовал так, как остальные пальцы ни мороз, ни ветер, ни жару. И потому я был гораздо чаще готов к выстрелу, нежели чем остальные. И лучше. И это мне помогало не раз…
После того, как я окончательно перешёл от работы указательным пальцем к работе головой, актуальность его использования сильно снизилась, но я всё также продолжал его массировать и разминать. Привычка.
В очередной раз, этой зимой, когда вроде бы было и не так холодно, я по обыкновению своему на улице был без перчаток. Снова согревая дыханием свою ладонь я ощутил лишь давление воздуха в вокруг пальца и вздохнув, опустил руку. Задумавшись о том, как же много отметит оставила на мне моя жизнь и как мало из них нужны мне сейчас, загрустил и ушёл в себя. Вдруг, словно током, дёрнуло руку. Я почуствовал тепло!… Тепло в том самом пальце, который я держал чуть оттопырив и опустив вниз руку. Тепло разливалось от этого покалеченого, обожжёного и десятки раз обмороженного пальца по всей руке и доставало до самого сердца. Взглянув на него я увидел маленькую ручку, которая обхватила его и тянула к себе.
— Папа…! Папа…!
12.03.2016 (00:37:06)
