Сказители потом расскажут людям как мой верный конь спас меня, но это будет не правда. Конь был чужой. И тот, который был до него — тоже. Я сменил трех коней и два колчана стрел, подобранных на поле брани, прежде чем исход битвы стал очевиден.
Сначала пришлось туговато, густой строй пехоты на поле, как слоеный пирог из пикейщиков, прикрывающих от атаки нашей конницы мечников и гвизармеров, крушащих доспехи казался неуязвимым, тем более, что его фланги прикрывала конница. И наш единственный шанс был в том, чтобы перемолоть сначала фланг. Расчет был прост, конница переходит за холмом правый фланг, под «щитовую руку», пехота стоит на склоне, ожидая атаки, а лучники, группируются за ней, в готовности перейти на левый «безщитовой» фланг, чтобы развернувшийся строй противника был наилучшей мишенью. Тактика была уже проверена не раз, а потому в результате не приходилось сомневаться. Я даже взял вместо своей любимой совни простой буздыган, надеясь срубить больше полона, который потом могут выкупить. Можно было бы получить хорошую прибыль с пленников, достаточную для того, чтобы собрать выкуп для моей … Да, вот тогда, стоя под утренним накрапывающим дождиком со своей конной полусотней и ожидая приказа на выдвижение от лорда-маршала, я полагал, что мы уже победили. Вся моя полусотня имела хороших лошадей, укрытых, не красоты ради, толстыми стегаными попонами, которые хоть и не сдержат полностью стрелу, но и не позволят ей пройти глубоко, позволяя продолжить бой, а не покалечиться летя кувырком с лошади. Из остальных пяти полусотен, ведомых такими же как я, капитанами удачи, лишь с тем отличием, что все они имели титул, только у Горлата вся полусотня коней была в броне, зачастую даже с нашитыми пластинами и кольчужной сетью. Горлат был достаточно богат и оставалось загадкой, почему он держится за полусотню, не претендуя на что-то большее. Сам он никогда не отвечал на наши подначки и вопросы, посмеиваясь в густые усы, цвета верескового меда, до которого он и сам был весьма охоч. Остальные капитаны если и имели защиту на лошадях, то, зачастую только на своей, или же неполную переднюю накидку из ворсины, которая хоть как-то отразит встречную стрелу, запутав её в себе. Но у врага почти не было стрелков, его редкие бойцы с дротиками находились в рядах пехоты.
Вот, сквозь морось, в наши ряды, прискакал гонец от лорда-маршала. Тивалт, личный телохранитель Дариуса, детина ростом выше любого из нас на полголовы с длинными ногами, из-за которых любая лошадь под ним казалась маленьким мулом. Тивалт передал команду на начало атаки и мы, слегка подстегивая лошадей, уже заждавшихся бега, спустились в овраг, чтобы обойти противника во фланг. Редкие дозорные, при нашем приближении вскакивали на ведомых нами запасных лошадей и присоединялись к своим полусотням. Килот, мой второй десятник, был в предпоследнем дозоре, сторожа перемещение противника, его коня я вел за собой подузцы. Вскочив на него, он мотнул головой, показав, что никаких изменений у противника не произошло. Через полчаса все наши три сотни развернулись, выйдя из-за холма, и пошли рысью на темневшийся в утренней дымке строй врага. Его конница не ожидала атаки, а стоящие на месте всадники это все равно что пехота на ходулях, потому что не имея скорости, всадник теряет весь свой смысл. Атаковать, опрокинуть, развернуть строй врага на себя, отойти, дождаться удара пехоты с холма и снова ударить в тыл, стараясь не попасть под стрелы своих лучников. Вот и все. Потом добить остатки, которые откажутся сдаться и сложить оружие, собрать трофеи, нагрузить повозки добычей, привязать к ним полон и двинуться домой. К ночи уже можно было быть у стен города. Так думал не только я. Так думали мы все — все три сотни устремившиеся на врага, горяча коней, в тишине утренней зорьки, разгоняя копытами сонную мглу. Противник уже начал движение навстречу нашей пехоте, а потому мы успевали зайти не просто во фланг, а даже завернуть слегка с тыла его построения. Дюжина сотен копыт выбивали из земли комья дерна, перепахивая её, а земля ждала, когда мы оросим её кровью врагов. За сто шагов до противника мы уже различали силуэты всадников, которые пришли в движение, пытаясь развернуть строй к нам и начать контратаку, но было уже поздно. Моя пика, уже нацелилась для первого удара, точно также как и пики всех всадников, которые неслись с нами. Сто шагов — это мало и много, все зависит от того, ждешь ты или же спешишь. Нам хватило этого для того, чтобы набрать скорость ударной волны, а противнику лишь для того, чтобы понять, что его ждет. Пика вошла в бок всаднику противника, который пытался развернуть лошадь в строй и не успел прикрыть себя щитом. Освободив руку от ставшего ненужным древка, нашедшего себе жертву, я выхватил буздыган и свалил им с лошади второго. Теперь, когда первый удар был нанесен и скорость сошла на нет, нужно было либо рубиться в свалке, либо отходить для второго удара. Учитывая то, что мы снесли практически всю конницу противника кидаться на пикейщиков, которые могли развернуться быстрее, чем сбившиеся в кучу всадники, смысла не было. И мы по сигналу рога Танарса, глашатая всадников, развернулись для отхода вглубь тыла врага. И вот там, потеряв в первой сшибке не больше десятка и срубив не меньше двух сотен, мы поняли, что победа от нас далека.
Рассеивающаяся дымка показала нам то, что мы ожидали увидеть меньше всего. Ряды копий свежих всадников под знаменами цвета малахита с тремя белыми крестами. Тяжелая конница Сеорга, закованная в броню. Каждый из всадников как и сама лошадь были укрыты толстым панцирем, соединенным вместе в седалище. Их броня была настолько хороша, что они не боялись падать вместе с лошадью, а выбить их из седла было невозможно. Они сражались и умирали слившись в единое целое со своими конями. Столкнувшись с ними в первый раз, наш народ посчитал их кентаврами из давно забытых легенд. Наша конная лава летела прямо на них. Наши пики были уже брошены и шанса на лобовой удар хоть с каким-то результатом были ничтожны. Только скорость, которую мы набрали могла спасти нас. Рог Танарса издал протяжный стон, призывающий уходить во фланговый маневр для перегруппировки. Первая десятка Устана, командующего атакой, во главе с Орвихом, рванула назад под холм, отнести весть о подошедшем подкреплении врагу. И там…
С противоположной стороны оврага в него уже втягивалась конница противника. Курамы, конные стрелки, с быстрыми и легкими лошадьми, совершенно не годными для рубки вплотную, но резво уносящими их от противника, позволяя засыпать его стрелами, изматывая и снова возвращаясь для того, чтобы добить. И это был единственный шанс принести ещё пользу лорду-маршалу. Третий сигнал рога Танарса позвал всех в атаку. Выйти из низины курамы уже не успевали, их стрелы подсекали наших лошадей, выбивали из седел нас самих, но мы неслись к ним зная, что уже на расстоянии вытянутой руки нас ждет триумф. Моя полусотня потеряла пятерых лошадей, и четырех всадников, выбитых из седла. Я приземлился удачно, стрела вошла моей вороной ровно в горло, осадив её вниз головой, не переворачивая. Это позволило мне лететь не так далеко и практически сразу же вскочить на ноги. Я был в десяти шагах от врага. Первые ряды нашей лавы уже достигли их и рубили их стеганые халаты, не способные удержать сталь. Схватив за узцы лошадь, которая потеряла своего всадника, я ринулся в бой. Времени, отпущенного нам, было мало. Ровно столько, сколько нужно набрать скорость всадникам Сеорга и размазать нас также как мы размазывали сейчас курамов. Не больше десятка курамов удалось выскочить вверх по отлогому спуску, остальные же были сражены нами. Для нас это была дорогая цена. Из трех сотен в седлах осталось только две. Больше всех повезло полусотням Горлата и моей, благодаря защите, которая была на наших лошадях. Удар всадников Сеорга был силен. Рог Танарса умолк и каждый теперь решал сам, что ему делать. Первая волна атаки сеоргцев также как только что до этого сделали мы, снесла почти сотню наших, оставшихся в седле воинов, не успевших ни уйти от прямого удара, ни защититься от него. Мне повезло, что я был в глубине строя, потому что успел атаковать курамов в первых рядах, но сулица сеоргского всадника снова лишила меня дополнительных ног. Второй раз за это сражение. Наши задние ряды пытались вскарабкаться по склону также как курамы, но удавалось это не всем. Спасло то, что сеоргцы увязли в трупах лошадей и воинов, которыми уже в достатке был усеян склон. Отступая, мы рубились с ними уже почти на равных, не беря в расчет то, что большинство из нас были пешими и нас спасал только уклон холма. Мне снова повезло. На вершине склона меня ждал Килот с пойманной лошадью убитого им курама. Вскочив на неё, я оглядел оставшихся войнов. Два десятка Горлата, столько же моих и ещё горсть разных воинов от разных капитанов, которые пробивались к нам. Горлат крикнул мне, что будет удерживать склон, давая нам шанс и было глупо играть в героев, умирая вдвоем там, где есть место только для одного. Рядом с Горлатом скопилось около полусотни спешенных воинов, да и сам он тоже был уже на своих двоих, рубясь своим бессменным бродэксом, который он не оставлял даже во сне. Щит его уже треснувший от пары сулиц, все ещё держал удары, а стоящие рядом с ним войны, прикрывали его бока. Таким я его и запомнил. Чуть меньше полусотни всадников, сохранивших своих или пересевших как я на чужих лошадей были готовы слушать меня. Троих я отослал сделать то, что должна была сделать десятка Орвиха — сообщить лорду-маршалу о том, что произошло. Что же происходило у самого лорда-маршала можно было только догадываться…
Глефы нашей пехоты были короче их гвизарм, потому ни держать атаку на дистанции, ни бить из-за первого ряда мечников не получалось. Гвизармеры разбивали щиты первых рядов, мечники врага рубили из-за щитов наш строй, а тех, кто пытался вылезти вперед с глефой протыкали через войлочный доспех острием гвизармы, либо пробивали броском дротика. Спасение ситуации могло быть только в преимуществе стрелков, которые рискуя собой, вышли без прикрытия пехоты на левый фланг и осыпали врага стрелами, прореживая его ряды и сдерживая хоть как-то его порыв и численное превосходство. Адреналин хлеставший в жилы лучников, стоящих на открытом участке поля, где они могли быть смяты любым конным отрядом, подстегивал их посылать свои стрелы все быстрее и быстрее. Если бы они знали, что та конница, которая была предназначена для их уничтожения была утянута нами за собой в овраг, где мы расплатились своими жизнями вместо них, то они бы стреляли ещё быстрее, но это уже было бы невероятно. Моя потрепанная полусотня шла галопом, снова обходя щитовой фланг, в надежде нанести хоть какой-то удар в тыл. И если до этого я был уверен, что мы лишь можем проиграть, как вероятность развития сражения, то теперь стало понятно, что это уже больше чем возможность. Новые шеренги вражеского войска убедили меня в этом. Пехота. Бегущая по протоптанной до них конницей дорогой, огромные щиты в человеческий рост, висящие на спине и здоровые арбалеты, пробивающие своими болтами любые доспехи — это были Эрадские наемники, известные своей склонностью принимать сторону тех, кто больше платит. Как минимум две сотни, за которыми шли ещё две сотни пикинеров, в легких латах. Счастье напоследок улыбнулось нам. Эрадцы спешили к месту боя, уверенные в том, что тяжелая конница Сеорга уже прошла железной лавой по врагу и перед ними нет никого, кто мог бы напасть. Потому они бежали быстрее пикинеров, отягощенных своими громадными пиками, вырвавшись из под их защиты и попав под наш удар. Без всякого сигнала я устремился в толпу эрадцев, которые не успевали даже выставить свои арбалеты для последнего в их жизни выстрела. Врубаясь в их ряды я молился лишь о том, чтобы снова не потерять коня. Боги услышали мои молитвы, они наблюдали за сражением нашей конницы с удовольствием и наслаждением. Я уверен в этом, потому что будь я на их месте, мне бы нравилось то, как мы сражались и умирали в бою. Жадность эрадцев сыграла с ними две злые шутки, первый раз, когда кинула их под копыта нашим коням, а второй раз, когда оказалось, что пикинеры не спешили разрушить строй ради того, чтобы спасти обогнавших их мародеров. Но в этом они были правы. Для себя. Если бы они разорвали строй и бросились на нас, то мы могли бы сражаться и погибнуть унеся с собой ещё с десяток. А так… Вырезав и рассеяв эрадцев мы успели развернуться перед самыми остриями пик, направленных в нас. Луки были только у половины тех всадников, что шли за мной. В основном тех, кто был из моей полусотни. Двадцать луков против двух сотен копий — это было возможно. Если бы не топот сеоргской конницы, которая разворачивалась для атаки у нас в тылу. Три десятка безлучных всадников под началом Ургиса были посланы мной под их удар с приказом увести их атаку в сторону от нас, а два десятка лучников закружились в смертельной карусели вокруг двух сотен пикинеров. Командиры пикинеров сделали все, что было возможно в этой ситуации — теряя людей, они развели свои сотни на четыре полусотни, которые расходились, сохраняя строй в разные стороны, пытаясь растянуть нас и минимизировать урон от обстрела. Вдали было видно, что Ургису удалось увлечь за собой большую часть сеоргской конницы, однако и тех, кто двигался в нашу сторону, было достаточно, чтобы разнести нас в пух и прах. Одна из порядевших полусотен пикейщиков зашла в небольшой перелесок под прикрытие стволов деревьев с густой листвой. Однако, наши стрелы находили их и не видя через листву, зато Боги, смотрящие сверху на сражение решили помочь нам ещё раз в этот день. Последний из одного из десятков Ургиса, преследуемый сеоргцами, влетел в этот перелесок, увлекая за собой два десятка вражеских всадников, а пикейщики, услыша шум, выставили пики, насадив на них без разбора всех, кто оказался на пути их острия. Смерть нашего бойца, унесшего с собой три десятка врагов, придала нам ярости, которая вылилась в наших стрелах. Разметав две полусотни копейщиков и опустошив свой собственный колчан и колчан, притороченный к коню, я отдал приказ на отход к левому безщитовому флангу. Два десятка воинов устремились за мной, стараясь оторваться от погони сеоргцев.
Сказители потом расскажут людям как мой верный конь спас меня, но это будет не правда. Конь был чужой. Легкий курамский конь уносил меня прочь с пустыми колчанами, измочаленным буздыганом, в кольчуге, залитой потом и кровью, с ссадинами на лице от вражеских стрел…
© Д.Панкратов. 26.02.2012.
ответы на не заданные вопросы:
— да, по мотивам.
— продолжение может быть.
Фёдор Гайда, кандидат исторических наук
Да, вы сдержали ваше слово:
Не двинув пушки, ни рубля,
В свои права вступает снова
Родная русская земля.
И нам завещанное море
Опять свободною волной,
О кратком позабыв позоре,
Лобзает берег свой родной.
Счастлив в наш век, кому победа
Далась не кровью, а умом,
Счастлив, кто точку Архимеда
Умел сыскать в себе самом,-
Кто, полный бодрого терпенья,
Расчет с отвагой совмещал -
То сдерживал свои стремленья,
То своевременно дерзал.
Но кончено ль противоборство?
И как могучий ваш рычаг
Осилит в умниках упорство
И бессознательность в глупцах?
А теперь детишки, я расскажу вам сказочку. Да не простую, а со смыслом. Как и все сказочки. Жила была Масленица. Жизнь у нее недолгая по сути, но яркая. Каждый год, к весеннему равноденствию, собирают люди добрые по лоскуткам ее одежды яркие, Мажут губы маслом от блинов первых, да с хороводами провожают в полымя. Масленица та расцветает огнями яркими, собирает дух празднества, да запахи явств застольных и бурым пеплом орошает землю — первой своей требой — самой собой. И село каждое, и выселки отдельные, а уж и города, что от простых до стольных широко и раздольно праздновали, выскребая по сусекам последнее, что осталось с зимних запасов. Празднество то средоточие плодородия и плодовитости должно показать, и ритуалы его проводов должны были сообщить это плодородие земле. Пепел от чучела, или само растерзанное чучело, раскидывали по полям, чтобы соединилось даденое с ожидаемым и прониклась земля-матушка тем веселием и пробудилась.
26 фев, 2010 в 16:11
Пепел был как серая пыль, которую очень долго не вытирали. Квартиры холостяков иногда приближались к такому, но всё же это был именно пепел. Не пыль. Деревянная фрамуга окна, рассохшаяся до трещин по всей своей длине, сохранила лишь отдельные пятна краски, которые могли бы сказать внимательному человеку, что когда-то оно было белым. Когда-то такими были почти все окна.
укрываясь вечером
в толпе людской размыты лица
Крошевом метели
