Было это в прошлом веке, когда мох рос с северной стороны ёлок, а для ориентирования использовались бумажные карты… Из-за того, что первые коврики теплоизоляционные, которые принято называть «туристическими» к нам пришли фирмы «Karrimat» — то также, как и в случае с ксероксом — все коврики такого типа стали называться кариматорными или «кариматы». Для людей с некоторыми фифекциями фикции особенные сложности возникли при поступлении на оснащение коллиматорных прицелов. А с учётом того, что этим человеком у нас был заведующий складом, то многие вновь прибывшие вообще не знали разницу между этими понятиями очень долгое время. И ходили с «колиматорными ковриками»…
Я вот что думаю… палец у меня какой-то невезучий один. Все нелепости из-за него в жизни. Ага. Ну, не нелепости, а странности. Особенности, скажем для корректности в отношении самого себя. Любимого. Вот в детстве играли в войнушку. Бегали по подвалам, стреляли с маьчишками друг-друга из деревянных пукалок и пластмассовых (что было особенным шиком) автоматов. Входили в раж и шли в рукопашную. Бывало разбивали друг другу носы. Но снова мирились и расходились на «позиции». И снова сходились. И снова стреляли. И снова спорили по часу, кто первый кого убил. Это было и увлекательно и нудно одновременно. Своего рода ритуал, который помогал учиться спорить, доказывать и одновременно давал понимание того, как выстрелить так, чтобы ты бесспорно убил не попавшись в прицел. Занятно, но, вспоминая те игры, я с высоты прожитых лет понимаю, что они тоже сказались на моей дальнейшей судьбе и весьма сильно.
Когда я был маленьким, то большую часть мужской науки мне преподал мой дед. Катковский Виктор Макеевич. Отец моей матери. С отцом как-то не заладилось и его семья была для меня если не чужой, то всю жизнь просто посторонней. Но и одного деда мне хватало с головой. Я звал его «деда» и ему нравилось это.
Рассказы — один из способов не столько передать желаемое, сколько высказать то, как ты это чувствуешь. Просто высказать. Без потуги на гениальность или известность. Просто потому, что иногда чувствам и эмоциям тесно внутри тебя самого и они просятся посмотреть на мир… ну и себя показать, конечно.
Было трудно. Очередь начиналась от самого гастронома на Пятничной. Около ларька стояло несколько подозрительных типов. Народ, входил по одному, автоматчики на входе нервничали, овчарки повизгивали и тёрлись к ногам прохожих. Налички не было, пришлось использовать карту. Продавец, посмотрев на меня, сразу отвёл взгляд. Насторожило. Минутная пауза. Тишина. Народ за спиной замер. «Извините, последний диск уже продан» раздалось эхом по всей окрестности. Сказав это, хлюпик за прилавком швырнул в меня карточкой и старым диском с заезженным Тактиксом, сам при этом нырнув за прилавок и сдёргивая с рычагов припасенную на этот случай двустволку. Автоматчики дали очередь в воздух, а я дал хлюпику по сопатке. Перекатом, уйдя за прилавок, где распластался продавец, я выхватил из его рук дробовик и для острастки 
Человечество изначально испытывало трепет перед большими величинами. Потому и старалось найти в большом — малое, на что можно было разделить, раздробить и перестать бояться. Вот год. Солнце рассматривает Землю со всех сторон, мы крутимся вокруг него и проходит 365 дней. Это самый большой естественный природный цикл, который может зафиксировать человек натуральным образом. Вот лунный месяц, который обновляется раз в тридцать дней или на день меньше. Еще удобнее. Наглядно и не забываешь про начало и конец срока. Или забываешь. А как забудешь — сразу приходит на помощь еще более малое деление — декады и недели. В любом случае это промежуточное деление, которое рано или поздно приведёт нас к самому простому и доступному восприятию течения времени и его измерению — сутки. СОлнце встало. Солнце село. День прошёл. С утра в поле, вечером с поля. Вроде бы все понятно. Но потом пришло время, которое дало понимание, что такое деление как «день» и «сутки» слишком велики. Особенно для тех, кто не хочет ждать. И тогда 
В то время я был курсантом Московской высшей школы милиции. Да. Мечтал стать опером уголовного розыска. Как Жеглов. Стремился. Как я поступал, и чем это обернулось – 
В детстве для меня гроза для меня всегда была желанным природным явлением. С громом, молниями на полнеба, с ливнем, который потоками заливает всё вокруг. Это было необычно, так как дед мой, хозяйственный и домовитый грозу воспринимал как хлопоты, а бабушка очень боялась. Это сейчас, когда мне под сорок, я перестаю улыбаться, вспоминая, как он каждый раз, когда ударит гром, начинала собирать все документы в одну сумку и садилась на кухне, держа ее на коленях, закрывая при этом все окна шторами. Это сейчас я понимаю, что бабушка, пройдя войну слышала в раскатах грома и вспышках молнии не природу и не стихию, а совсем другое. Понимаю и запоздало жалею её, так как больше всего на свете мне тогда хотелось, чтобы она разделила мой детский восторг от этого буйства стихии. Мне было недостаточно слушать, как колотят дождевые потоки с неба по окнам и шиферу на крыше дома. Мне было нужно почувствовать это на себе. Ощутить родство этой стихии. Я выходил во время грозы из дома по любому доступному поводу с самого малолетства. Помочь деду закрыть чердачные двери, проверить клетки с кроликами, укрыть сено или же прочистить от листвы забившуюся канаву, которая растеклась рекой по огороду. Или же придумывал предлог — взять книгу в летней кухне и бежал через двор в свой закуток с книгами, где смотрел в узкое окно на ливень и молнии.
А теперь детишки, я расскажу вам сказочку. Да не простую, а со смыслом. Как и все сказочки. Жила была Масленица. Жизнь у нее недолгая по сути, но яркая. Каждый год, к весеннему равноденствию, собирают люди добрые по лоскуткам ее одежды яркие, Мажут губы маслом от блинов первых, да с хороводами провожают в полымя. Масленица та расцветает огнями яркими, собирает дух празднества, да запахи явств застольных и бурым пеплом орошает землю — первой своей требой — самой собой. И село каждое, и выселки отдельные, а уж и города, что от простых до стольных широко и раздольно праздновали, выскребая по сусекам последнее, что осталось с зимних запасов. Празднество то средоточие плодородия и плодовитости должно показать, и ритуалы его проводов должны были сообщить это плодородие земле. Пепел от чучела, или само растерзанное чучело, раскидывали по полям, чтобы соединилось даденое с ожидаемым и прониклась земля-матушка тем веселием и пробудилась.
