Стажёр

ГЛАВА № …

ЭТО ПРОСТО ПЛАН

1995История эта вспомнилась мне в неурочное время, когда я еще только подходил к завершению предыдущей части своего повествования – «Казахскому эпосу русского курсанта». Но какая-то внутренняя потребность перебросила мои мысли во время, которое было через три с лишним года после описываемых событий…

Поздняя осень 1994 года.  Практика. Последний курс в большей мере состоял именно из практики на земле. Нас вообще старались подготовить как можно быстрее, так как в то время отток сотрудников из органов был очень высок, и, зачастую, из выпускников в количестве 300 человек на следующий год на службе оставалось не более половины. Кадры ОБЭПов и некоторых других структур задыхались от нехватки квалифицированных кадров и нас гнали и гнали на практику, заставляя применять все теоретические познания в полевых условиях.

Заканчивался третий квартал, на улице было холодно, изморось с дождём покрывала дома и улицы ровным слоем леденящей влаги. На очередном совещании моим наставникам было поставлено на вид, что они слишком увлекаются «детализацией», не давая результата, что очень плохо сказывается на отчетных показателях. А показатели прижимали, так как тогда была чётко выраженная «палочная» система, которая оценивала деятельность сотрудника правоохранительных органов по тому же принципу, что и работу слесаря на заводе, то есть по выработке материала – сколько уголовных дел было заведено, сколько сигналов, сколько агентуры было внедрено в преступную среду, сколько … В «зачётках» того времени было строк шесть или семь с отчётными позициями и установленным минимумом, который там должен быть. То есть, хочешь ты или нет, но у тебя должен быть определённый уровень преступности, с которым ты должен бороться с определённой размеренностью. На какой-то момент это было оправдано, так как позволяло хоть как-то повернуть стремительно коммерциализирующихся сотрудников, занимающихся большую часть времени ларёчным бизнесом в русло своей основной деятельности. Но, еще больше эта система мешала нормальной и планомерной работе нормальных оперативников, в том числе тех, кто работал по организованной преступности и не мог обеспечить кучу дел, так как любая из разработок требовала огромного количества времени и привлечения значительной части всего отдела. Непосредственное руководство отдела это понимало. Руководство управления – понимало, но меньше. Руководству повыше на это было насрать. В прямом и переносном смысле, так как на том уровне было проще видеть не длительную разработку, а чёткие палочки в графах, позволяющие осознать насколько успешно идёт работа подразделений без вникания в специфику их деятельности.

И вот, погоревав на очередном совещании о завале в плане отчётности, а также по обычаю слегка покричав друг на друга, попытавшись доказать самим себе очевидные вещи, мои наставники вернулись в кабинет. Тут они начали совещаться уже насчёт того, как побыстрее обеспечить план и вернутся к обычной работе. На тот момент у нас (5-й отдел РУБОП ГУВД г.Москвы) было самым простым решением такого вопроса обзвон своих товарищей на земле (территориальных подразделений), с просьбой подкинуть адреса «проблемных» квартир, где были подозрения на притоны. Тогда, в 90-е годы, многие, не выдержав всех социальных катаклизмов уходили на дно буквально в течение нескольких месяцев, спуская всё имущество, зачастую уже за долги, которых набирали множество, желая соответствовать хотя бы на короткий период времени рекламному эталону нового времени. Многие спивались, многие кололись, некоторые, имея со старых времён квартиры в тихих районах, начинали жить с того, что собирали у себя таких же неудачников, желающих прожечь остатки своей жизни мутной жижей шприца или побуревшим от разных примесей стакана. Рано или поздно такие квартиры вычислялись и брались на учёт. Как только появлялось время, свободное от работы по заявлениям и текущим делам, освобождая время для профилактики, эти адреса шерстились и в результате появлялось ещё с десяток новых дел, которые плавно распределялись между операми, доводя общее количество материалов на каждого до двух десятков. Учитывая этот чрезмерный перегруз, который фактически парализовал работу оперсостава, вынуждено заниматься оформлением документации и ведением уже имеющихся в производстве дел, заведение новых дел, путём обхода таких притонов сотрудниками на земле зачастую игнорировалось. И потому, они с радостью делились этой информацией с другими, в основном вышестоящими подразделениями, так как с их стороны это требовало только «показа» и участия в оформлении «первички», но в то же время давало возможность не ведя потом материалы дела поставить палку в графу «участие в возбуждении уголовного дела». Нам тогда не очень повезло, так как под самый конец квартала желающих облагодетельствовать и закрыть свои позиции было много. В конце-концов, уже через пару часов мы на «дежурке» мотались по всем округам, держа при этом связь со старшим опером, который остался на связи в отделе. Не лишним будет напомнить, что мобильная связь на тот момент во всей России была представлена всего лишь 30 000 сим-карт, из которых в Москве было около половины. Стоимость звонка была около доллара за минуту, причём не важно, в какой сети и на вход или выход. Только-только осуществлялся переход к 2G, который позволял отправлять смс и вводил понятие роуминг. И, естественно, у нас всего этого не было. У нас были пейджеры и радиостанции. По радиостанциям мы могли связаться с центром, а по пейджеру получить информацию об адресе. По маршруту мы выходили у таксофонов, что позволяло нам позвонить, если радиосвязь барахлила и уточнить информацию. В течение всего дня и вечера мы объездили около пяти адресов, но, как оказалось, либо пустых, либо уже опустошённых.

С учётом того, что по своему обыкновению, основную нагрузку нес самый молодой и активный, то именно на мне всё это время красовался бронежилет и АКСу. Я выходил на улицу сугубо для того, чтобы размять спину и руки. Учитывая мой казахстанский опыт, меня, после некоторых сомнений ставили «вышибным», то есть тем, кто заходит первым. На тот момент оперсостав фактически сам осуществлял все мероприятия, используя возможности СОБРа крайне редко. Поэтому, в составе опергруппы всегда был как минимум один «железный человек», которым в данном случае был я. Мне это было не сложно, более того, очень импонировало, что старшие товарищи доверяли мне такую ответственную работу. А для старших товарищей скинуть на молодого стажёра броник и автомат было только в радость. Хотя долю переживаний с их стороны я постоянно ощущал. Обойдя пять пустышек, я несколько взмок, но энтузиазма не растерял. Собственно говоря, для меня молодого курсанта это и было желанным воплощением романтики – что еще можно было представить себе круче, чем носиться на машине по улицам Москвы с автоматом и бронежилетом, ожидая каждый раз столкновения с бандитами или обкуренными неадекватами, служа интересам общества и государства. Это было счастливое время и радостные моменты. В животе обычно были утром купленные в ларьке кексы с ядовитой кремовой начинкой, которая резала глаза своей неестественной яркостью, разбавленные пакетированным кофеем и оттого жгуче бултыхающихся в комплекте весь день, не будучи способны перевариться как положено. За день можно было успеть перекусить еще разок на ходу буханкой хлеба и пакетом кефира.

На тот момент и я и мои наставники, несмотря на внутренний оптимизм были уже достаточно прожжёнными людьми в плане людских взаимоотношений, большую часть времени общаясь с теми, кто врал и делал это искренне и с чувством. Отношения к гражданам у нас было сугубо нейтральным, профессиональная деформация ещё не коснулась нас, заставляя считать всех и каждого виноватым хоть в чём-то, но, получая хоть малейшие основания к такому счёту, мы переставали обращать внимания на слёзы и сопли, отключая все рецепторы жалости и сострадания. В тот момент мы становились человеческим механизмом, запустившим программу «приведения в норму вышедших из строя человеческих взаимоотношений». Я не осознавал тогда этого огрубения своей психики, тем более, что моя жизнь и до этого не была жизнью мажора, избалованного судьбой. Однако, эта начальная деформация, которую очень важно было удержать именно на этом уровне, уже заметно сказывалась на взаимоотношениях с теми, кто не был в том же кругу. Общаться с одноклассниками или с друзьями по району было уже сложнее и зачастую просто неинтересно. Ниточки дружбы рвались и, что характерно, это совершенно не пугало меня, так как в круг моего общения входили другие люди. Люди, которые также как и я, имели отчасти огрубевшее сердце, но в общении с себе подобными, не замечали этого.

Где-то в районе улицы 1905 года мы получили сигнал о том, что у местного участкового есть одна квартира на примете, где может быть наркопритон. Быстро заехав в отделение, которое было нам по пути, захватив нашего спасителя, мы выдвинулись в адрес. Это было где-то во дворах между улицей Красная Пресня и Пресненский Вал. В старом доме, с узкими парадными лестницами и такой же лестничной площадкой перед квартирами. Участковый постучался в дверь, а я встал перед ним, чтобы прикрыть, если что от ножа и вилки, ну или в редком случае от чего более серьёзного. В первый раз нам никто не открыл. Однако, опытный участковый, что на тот момент еще не было исключением из правил, перед приездом успел узнать от своих осведомителей, что в квартире кто-то есть. С улицы мы увидели, что в прикрытых плотными шторами окнах горит свет, пробиваясь через щели у самого края боковой фрамуги. Вышедшие на лестничную клетку по звонку участкового соседи, готовые стать нашими понятыми, также сказали, что в течении дня в квартиру заходило несколько человек, что было слышно по хлопающей двери и никто не выходил. Поэтому участковый еще раз позвонил и зычным голосом уведомил о том, что лучше открыть во избежание неприятностей.

В принципе для таких случаев у нас были «универсальные ключи» в багажнике, но прибегали мы к ним очень редко, зачастую только в тех случаях, когда была информация о непосредственном нарушении закона в тот самый момент – то есть либо варки наркоты, либо избиения и прочего. В тот момент у нас такой информации не было, а были только подозрения. Поэтому, хоть и с предпринятыми мерами предосторожностями, мы продолжали пытаться попасть в адрес сугубо в порядке доброй воли хозяев. Хотя в большинстве случаев это означало возможность для них выкинуть или уничтожить улики. С улицы, где под окнами у нас остался наш сотрудник и помощник участкового в виде внештатного сотрудника, нам по радиостанции сообщили, что из окна выглянул человек и, увидев машину, снова закрыл окно. Это было очевидным признаком того, что внутри могли развить бурную деятельность по сокрытию улик. Надо было предпринять попытку ускорить вход и сымитировать выламывание дверей. Имитировать нужно было аккуратно, чтобы не нанести ущерб двери и при этом создать эффект серьёзности намерений. Для этого мою тушку в бронежилете прижали к двери и толкали, создавая волновой эффект на поверхности дверного косяка, который ощутимо колебался, но из-за широкого распространения усилия по поверхности не давал двери выпасть внутрь. Через три-четыре таких толчка дверной замок защёлкал и с той стороны застучали, одновременно крича, чтобы мы перестали ломиться.

Дверь приоткрылась на пару сантиметров, что хватило только на то, чтобы увидеть в полумраке квартиры бледное лицо маленькой женщины и цепочку, которая была единственным препятствием к тому, чтобы разорвать это расстояние. Увидев участкового, которых на тот момент также всё еще многие жители знали лично в лицо, она, всхлипнув, откинула цепочку и мы вошли вовнутрь. Полумрак, который царил в квартире, частично скрывал бардак и разбросанные повсюду старые носильные вещи. Насколько я тогда запомнил, в квартире было две комнаты. Пройдя их и кухню, я вернулся в основную комнату, где расположились все остальные, включая понятых. В квартире была только хозяйка, молодая женщина, которой казалось на вид лет тридцать, хотя по паспорту, она была чуть старше меня. Опера уже попросили её закатать рукава и зафиксировали следы уколов. Начался первичный опрос и осмотр помещения. Я и раньше бывал на следственных мероприятиях и из всех них, именно обыск при наличии улик было самым муторным и занимало больше всего времени, в том числе и по бумажной работе. А улики нашлись быстро на кухне. При опросе оказалось, что мы опоздали буквально на полчаса, за которые успели уйти её «гости», которые и приносили зелье. Квартира еще не успела полностью стать притоном во всех смыслах и там непосредственно не варили, но вот употребление и распространение шло полным ходом. Хозяйке принесли дозу, которую она должна была продать для того, чтобы получить свою. Она уже дошла до того состояния, когда за такую работу не требовала денег, а только возможность ширнуться. Я смотрел на её лицо и не понимал, как можно извести себя до такой степени, когда-то весьма привлекательной девушке, которая даже со следами возлияний последнего времени все же сохраняла остатки женственности. Видно было, что сознание у женщины было замутнённым, и она с одной стороны не запиралась, не понимая, что говорит нам. А с другой стороны, выдавая нам информацию о своих поставщиках и о том, кто приходит к ней, она зачастую путалась и сбивалась с темы, умолкая и смотря в одну точку, как бы теряя связь с реальностью. С учётом того, что ни сопротивления, ни противодействия нам не оказывалось, а улики были налицо, мы особо не усердствовали в поиске, да и рыться в вещах, пропахших затхлостью, не стиранных и, зачастую уже засаленных до состояния столбняка, было совершенно неприятно. Я расстегнул пояс, стягивающий пластины бронежилета и решил присесть отдохнуть, потому что оформление затягивалось.

Шло нудное описание обстановки. Кто-то уже отъехал в Управление за оформлением ордера, который позволял облечь всё это в соответствии с УПК в завершённую форму. Остальные по кругу описывали обстановку в квартире и сверялись с понятыми. Тумбочка без дверцы, лохмотья, которые когда-то были платками, старый стул, стол с остатками размазанной и застывшей неделю назад по краям тарелки картошки-пюре, пепельницы из кофейных банок в количестве более шести по всей комнате, расставленные так, как будто с помощью них осуществлялся ритуал вызывания демона. Вот груда полотенец, которые использовались и по мере использования скидывались в углу, где, судя по куче, потом так и остались, лишь изредка тревожа свой покой, чтобы в этой куче из грязных найти наименее грязное и использовать его по третьему и так далее разу. Вот стопка посуды, которую было лень унести на кухню и которая стоит в углу, собирая к себе поклонников из тараканов, а также, судя по замершим там с лета мухам, имея довольно продолжительный стаж бытия в таком виде. Все это при свете одной единственной лампочки – «сороковатки», которая не, сколько разгоняла сумрак, сколько просто окрашивала его часть в более светлые тона, придавая оттенок ещё большего уныния и безысходности. Находиться там было тяжело, но, к тому времени у меня уже выработался начальный иммунитет к такой обстановке. Я сидел на кровати, сдвинув из брезгливости, покрывало в сторону, где была навалена куча из нескольких одеял и подушек. Даже простынка на кровати была грязнее, чем обувь на моих ногах.

Сзади послышался шорох. Я инстинктивно развернулся, ухватившись одной рукой за автомат, а второй помогая себе встать, так как бронежилет лишал определённой доли ловкости. Развернувшись на шум, я увидел, как из-под горы одеял и подушек показалась сначала маленькая рука, а потом лицо ребёнка. Круглое, с белыми прядями волос, обрамляющих кукольное личико, с заметно впавшими щеками и очерченными кругами под глазами, девочка выползла из-под  вороха накиданного белья и первое, что она сделала – посмотрела на стол. На стол, где когда-то была еда. На вид ей было не больше двух лет. Всё это время, пока мы были в квартире, она не подала никакого признака своего присутствия, зарывшись в одеяла, спасаясь от холода, который нам, одетым в верхнюю одежду был не очень заметен с самого начала. Потом она повернулась ко мне и посмотрела на меня. Контраст её лица и всей обстановки был настолько разителен, что я застыл на месте, не будучи способен хоть как-то отреагировать на произошедшее. Сглотнув, от подкатившего комка к горлу, я обернулся и позвал старшего группы. Подойдя, он также на несколько мгновений застыл на месте, а потом развернувшись позвал остальных, в том числе понятых и хозяйку. Девочка оказалась дочерью хозяйки, которая зачастую просто забывала о её существовании. Соседи, не видя ни разу, как она гуляет с ней, не подозревали о её существовании. У меня в карманах были только хлебные крошки от съеденного куска батона, а в груди разрывалось что-то похожее на сердце, про которое я уже практически забыл. Сталкиваясь с ворами, убийцами, наркоманами и прочим сбродом, я впервые столкнулся с контрастом в этом грязном и опустившемся на дно мире. Мне хотелось что-то сделать, но на тот момент я практически полностью погрузился в прострацию, не будучи способным, осмыслить и принять то, что видел.

Очнулся я уже в машине. Мы везли хозяйку квартиры в отдел на освидетельствование и оформление. Участковый вызвал еще машину и на ней вез девочку. В отделе нашлось несколько сознательных отцов, которые знали, что можно давать детям в таком возрасте и возникла небольшая суета с попыткой найти хоть что-то соответствующее требованиям детскому питанию в кабинетах, где единственно распространённой пищей был жидкий хлеб с солёным огурцом. Я стоял рядом с кабинетом, где в первую очередь брали показания у понятых, чтобы отпустить их по домам в первую очередь. Моей задачей было охранять хозяйку квартиры. Всё еще пребывая в состоянии морального шока, я как оглушённый практически не слышал всей этой суеты вокруг себя, пытаясь переварить новое для меня ощущение, когда в полнейшей грязи и смраде, который всегда представлялся для меня монолитным злом, вдруг оказался лучик света, который заставил посмотреть на всё вокруг совершенно иначе. Для меня рушился один из прочнейших мировоззренческих постулатов жизни, когда я считал, что зло монолитно, как и добро и они не могут пересекаться, сливаясь в единое целое. Юношеский максимализм, свойственный многим, во мне был не исключением и разрушение одного из коренных постулатов, жгло меня изнутри сильнее, чем потерянная любовь. Я пытался там, в прокуренном коридоре понять, как такое возможно, сформулировать заново для себя новое отношение к миру, определить, что именно и как мне делать в том или ином случае, и как еще я могу ошибиться… Моя голова пыталась управлять моими чувствами всегда. Но это управление оказывалось фиктивным каждый раз, когда картинка мироздания переставала совпадать с тем, что я рисовал у себя в уме.

Женщина, стоявшая долгое время рядом со мной спокойно, наблюдала за мной. Она смотрела по сторонам довольно равнодушно, фактически смирившись, как мне казалось, со своей участью. Её внимание не занимало ни суета вокруг её дочери, ни оформление документов на её преступную деятельность. Через час суеты, когда я уже начал приводить свои мысли в порядок, а также начал чувствовать определённую усталость в ногах, она вдруг заговорила со мной, попросившись в уборную. Я, будучи на ногах уже весь день, тоже имел такое желание и потому, моё сознание, забитое мыслями о происходящем изменении в восприятии мироустройства было практически неспособно оценить адекватно обстановку. У меня был автомат. У меня был бронежилет. Туалет был на втором этаже. Окна выходили во двор. Во дворе стояли наши сотрудники. Убежать было некуда. Состояние гражданки тоже было не самое крепкое, и, потому я не увидел никаких внешних причин для опасения при исполнении её просьбы. Я отвёл её в туалет, завёл в кабинку, закрыл её и, оставив открытой дверь в сам санузел, стал смотреть в окно на улицу. Без всяких эксцессов, хозяйка квартиры вышла и, умывшись, спустилась со мной снова к кабинету. На всё это ушло не более пяти минут. Через некоторое время мой непосредственный наставник, отвлекшись от составления бумаг, спросил меня, где я был. Я ответил ему, что водил задержанную по малой нужде и увидел, как лезут на лоб его брови. Надо отдать должное, что мой наставник всегда делал скидку на наличие и отсутствие практического опыта у своих стажёров, а потому разговора о том, что я потакаю задержанной из жалости, чтобы помочь ей избежать наказания, не было. Он просто сказал мне: «вот теперь иди и пои её хоть газировкой, хоть водой до тех пор, пока она снова в туалет не захочет, и мы её мочу на анализ не возьмём, чтобы к делу как надо приобщить».

Вот тут меня и прошибло, я покраснел как рак, потому что понял, что пока я сам пребывал в прострации, практически все прописные истины об ухищрениях задержанных, которые нам внушали наставники вылетели у меня из головы и я фактически пошёл на поводу у хозяйки квартиры, которая воспользовавшись моим замешательством по сути, счастливо избежала однозначного результата анализа на данный момент, что потом позволило бы ей сказать, что на момент задержания она уже не принимала и пыталась встать на путь истинный. Это был второй удар по моему моральному состоянию за день, и пережить его было тоже непросто. Я представлял, как из-за меня эта мать снова возвращается домой и как её дочка снова забивается в угол кровати под одеяла, оставаясь голодной на протяжении нескольких дней, не будучи в состоянии даже сказать о том, что она голодна. Меня колотило осознание того, что я поддался на такую простую уловку. Вся моя выдержка, готовность нести лишения и самому страдать ради других на тот момент были совершенно ничтожны, а способность быть черствым к жизненным ситуациям разбилась о камни моего просчёта. Видя моё состояние, мой наставник, выдержав меня в нём около получаса, успокоил, сказав, что второй анализ тоже покажет всё достаточно основательно, если не упустить время.

Придя уже под утро домой, когда спать оставалось часа три-четыре, я провалился в сон от усталости на полчаса, после чего проснулся и лежал с открытыми глазами все время, дожидаясь звонка будильника. Встав как сомнабула, я не завтракая, поехал снова на работу. За эту ночь во мне многое перегорело, но на этом пустом перегоревшем месте снова выросло новое желание. Желание приложить все усилия к тому, чтобы больше не видеть такого, что увидел в тот день. Сделать так, чтобы люди не жили так и не заставляли жить других. Мой романтизм не желал умирать, а лишь цементируясь, становился фундаментом прагматизма.

О дальнейшей судьбе девочки мне ничего не известно. То дело, в обход всем планам, мы оставили на расследование в местном отделе. На следующий день я был вовлечён в новую эпопею, а потом в новую… и так до тех пор, пока память не стёрла во мне эмоции того дня. Оставив сухой остаток того события как факт. И воспоминания о том, как откинувшийся край засаленного покрывала показал мне лицо той девочки, про жизнь которой забыли все вокруг. И если бы не конец квартала… не ругань руководства, отправившего нас в свободный поиск «рубить палки», если бы не случай, который свёл нас с тем участковым, который и так был завален делами, если бы… если бы.

18.10.2013

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован.

  • Instagram
    Instagram

  • Счётчики
    Яндекс.Метрика