Страх смерти.

Странным образом становится интересным – а когда впервые человек задумывается о каких-либо вещах? Когда впервые осознанно задумывается  о том, что такое жизнь? Когда впервые задумывается о том, что такое смерть? Осознано.

Я этот момент своей жизни из детства помню.

Дед мой держал живность разную, но больше и дольше всего держали мы кролей. Любимая порода – «серый великан». Плодились они как … кролики. Бабушка шила из них шапки, да и мясо шло в ход на продажу. Видел я не раз как забивают кроля, как спокойно и с одного легкого удара по затылку он тут же закатывал глаза и уходил в небытие. Потом дед разделывал его, вынимая внутренности и снимая шкуру, которую тут же растягивал на правилках*. Я таскал мясо в тазике бабушке, и она варила его нам на обед. Соседи выменивали у нас его на мед, яйца, молоко или то же мясо, но уже телятины или говядины. Натуральное хозяйство процветало и давало обильную пищу на наши столы. Вспоминая тогда свое отношение к процессу выращивания кролей, я осознаю, что не воспринимал их как каких-то разумных существ, как это могло бы быть сегодня в наш век преобладания городского воспитания, что совсем не мешало мне заботиться о них. Я подкармливал самых здоровых, мы с дедом выводили своих чемпионов, которые предназначались на расплод. Следили за молодняком, стараясь вовремя его отсадить от матери, так как после месяца матери они были зачастую настолько неинтересны, что она могла и затоптать случайно своего детеныша у кормушки. Да и молоко к тому времени кроли пили уже очень мало, переходя на траву.

Когда мы ходили на речку («Прорва»), то наш путь лежал мимо мясокомбината и скотобойни, с которой постоянно доносился характерный запах убоины и навоза. Выгружали туда телков с наших же хозяйств, которые сдавались по хорошей госцене (если не продавались на рынке). Или же с колхозного стада, которое гонялось рядышком у речки. И, иногда, проходя в виду у купающихся и загоняя некоторых городских в воду. Мы ходили к соседям за яйцами кур и при нас они забивали свежатинки на гостинец, что воспринималось мной как часть естественного процесса жизни. В первый раз я серьёзно порезался ножом, который стащил у деда лет в шесть. Нож этот был обычный, раскладной, но сточенный до узкой полоски стали и острый как бритва. Дед обрабатывал им шкуры и мне брать запрещал, но желание выстругать себе кораблик пересилило, и я его взял из-под закутка у самой кровли летней кухни. Думал, что быстро выстругаю и положу на место.  Забыл, что спешка – как говорил дед, делу первая помеха. Через минуту острое лезвие соскочило и прошило мне ладонь левой руки между указательным и средним пальцем. Перевернув руку другой стороной, я увидел, как кожа кисти натянулась от острия лезвия, но не разорвалась. Осмотрев внимательно руку, я вытащил нож. Ощущение боли было не очень сильным, рука просто немела, и было ощущение, как будто я ее отлежал. Кровь хлынула довольно резко, и стало понятно, что подорожником тут не обойтись. Поняв это, я побежал в дом к бабушке, которая ахнув, стала перетягивать мне руку бинтом. Дед пришел через пару часов из города и только покачал головой. Я лежал на диванном матраце, вытащенном в мою комнату, и думал. Вспоминал, что надо еще настроить наш спичечный телефон, потом сходить к Сидякиным и проверить его. Думал дойти до Вовки, который жил дальше всех – почти у города, с которым я играл в шашки и нарды. В общем, никаких особых мыслей не было. Ситуацию я воспринял как просто случай. А через пару месяцев я случайно, помогая деду собирать сено после покоса, проткнул ему ногу вилами. Стопу. Насквозь в районе плюсны. Дед поморщился и, приложив к ране подорожник, лишь крякнул потом из-за дырки на ботинке. Пару раз я падал с дерева так, что перехватывало дух, и я не мог встать некоторое время, едва дыша. Но каждый раз, как только все возвращалось в нормальное русло, я лишь делал вывод о том, что вот именно так в следующий раз надо делать осторожней и продолжал жить точно также. Ближе к зиме должна была приехать мама. Вечерело уже рано и фонари, освещающие проселочную дорогу, выхватывали фигурки прохожих издалека. Дед сказал, что прибытие поезда точно неизвестно и встречать на этот раз не пойдем – так как мама будет без сумок. И мы ждали ее дома. Был уже одиннадцатый час ночи. Вдали прогудел электровоз, я посмотрел на состав и понял, что это пассажирский, скорее всего Саратовский, а значит, мама может приехать на нем и, если это так, то до нас она дойдет через час или чуть больше. Я лежал на диване и читал. Вот этот рассказ:

Сергей Алексеев | Птица-слава | Рассказы об отечественной войне 1812 года | АФРИКА

Французы шли из Смоленска к Дорогобужу. Группа солдат во главе с молодым лейтенантом продвигалась вдоль днепровского берега. И вдруг из-за береговой кручи, из-за кустов и развесистых ив послышались выстрелы.

Один, второй, третий…

Без промаха бьют свинцовые пули. Что ни выстрел — французом меньше.

Приказал лейтенант остановить продвижение. Прижались солдаты к земле, открыли ответный огонь.

«Видать, значительный отряд, — соображает лейтенант. — Рота, а может быть, и больше». Стал он просить подмогу. Доложил по команде.

Явилась подмога. Прислали и пушку.

— Пушка, пали!

Грянула пушка. Пронеслось ядро по кустам, прошипело, волчком закружилось по круче. Второе ядро врезалось в старую иву. Расщепило, искалечило ствол. Качнулась, рухнула ива.

— Ура! — закричали французы.

Стреляют солдаты. Бьёт, не смолкая, пушка. Идёт настоящий бой.

— Целься сюда! — подаёт команду лейтенант. — Целься сюда! Левее, правее, ещё правее…

Стреляют французы, а не знают того, что у Днепра в ивняке всего-навсего один русский солдат находится.

Перебегает солдат от куста к кусту, от ивы к иве, стреляет из разных мест — вот и кажется со стороны, что целый отряд сражается.

До самого вечера шла перестрелка. Наконец русский солдат умолк.

— Франции вива! Императору слава! — закричали французы.

Доложил лейтенант начальству, что одержал он большую победу, уложил целую роту русских солдат.

Утром к этому месту прибыл сам генерал. Интересно ему взглянуть на побитых русских. Двинулись французы к берегу Днепра, под старые ивы. Идёт лейтенант, сердце стучит. Думает: «Человек пятьдесят русских побил. Потом поправляется: — Нет, сто». Ждёт он наград за усердие.

— Там рота, целая рота легла, — докладывает генералу.

Вышли они к Днепру, идут по крутому берегу. Идут, да только русских не видно. Обошли берег и в одну и в другую сторону — всего один русский солдат валяется. Приник он к земле, словно в атаку бежать собрался.

— Ну, где же ваша рота? — обратился генерал к лейтенанту.

Не может понять лейтенант, в чём дело. Где же действительно русские?!

— Тут они, тут они были. Видать, разбежались…

Усмехнулся генерал.

— М-да.… Вот она, ваша рота, — ткнул рукой на русского егеря.

В тот же день о подвиге русского солдата доложили Наполеону.

— Один? — переспросил император. — С ружьём против роты солдат и пушки?

— Так точно, ваше величество.

— Лев, лев… — произнёс Наполеон. Потом повысил голос и почти закричал: — Все они львы. Львы, а не люди. Не Россия, а Африка!

И когда я дочитал до фразы «всего один русский солдат валяется» — у меня в мозгу полыхнула мысль – «он же умер… а что будет, если я умру?». На какое-то мгновение я ощутил укол в районе сердца, которое замерло, но через секунду снова вошло в ритм. Я подумал тогда, что умереть – это «ничего особо страшного». Просто так. Ни о том, что будет после смерти, ни о том, как умирать я не думал, я просто примерил на себя состояние смерти, переложенное с того солдата, про которого я читал и понял, что бояться этого не стоит. Потом я взрослел. Хоронил родных и близких. Горевал. Сам был на волосок от смерти много раз, но никогда не воспринимал ее иначе, нежели чем тогда, в самый первый раз, когда еще в детстве понял, что «ничего особо страшного». Мое представление о смерти обрастало разными видами самой смерти, последствий ее, окружающим восприятием, отношением к ней самой, в том числе и персонализацией самой смерти, но … никогда, даже смотря в ее глаза, я не испытывал страха. И я не думаю, что это потому, что я очень смелый. Скорей всего просто потому, что именно тогда, будучи ребенком, я настолько естественно воспринял саму суть того, что я умру. И понял, что раз это все равно будет, что люди умирают, то нет смысла бояться этого факта. Точно также как не стоит бояться идти первый раз в школу или в первый раз выходить за рампу десантного самолета.

Сложней всего было потом, когда уже стал взрослым пытаться учить других преодолевать этот страх. Смотреть, как он рождается в глазах человека и гасить его разгорающееся холодное пламя.

* правилка – две деревянные рейки, закрепленные перекладиной треугольником по ширине на которых растягивалась снятая шкурка для обработки.