Митька бессердечный.

малый автобиографический рассказ в нескольких частях

Часть I. Конфеты.

В детстве хотелось шоколадных конфет. Они были. Но хотелось больше. В огороде росли кусты малины. Те же кусты были и в овраге. Клубники полных шесть грядок. Вишня. Черешня. Смородина трех сортов. Шесть разных яблонь с разными вкусами яблок от антоновки до аниса. Можно было обожраться вкуснотенью так, что живот не влез бы в мои детские штаны даже на подтяжках. А я хотел конфет. Не коровки, от которой тащилась вся семья, не карамели с патокой о которой вспоминаю сейчас, а именно шоколадных конфет любой модели. С белой начинкой. Можно и с темной. Но с белой лучше. И обязательно шоколадные. Ну, вот хотел и все тут. Таскал их из вазы, уминал между обедом и ужином, ужином и сном, между всем, чем можно было и нельзя. В основном — нельзя. Но то «нельзя», которое было в детстве — было весьма инертно, и я преодолевал его низкую планку с первой попытки и с большим запасом. Потому что хотелось. А я был очень целеустремлен.

Шоколадные конфеты в нашем сельпо не продавались. Там было много другого вкусного, но именно шоколадные были в городе. Благо, что у нас был и свой сахарный завод и кондитерская фабрика. И на рынок и в город мы ходили по два раза в неделю. И покупали конфеты.

Я очень любил бабушку и дедушку. Маму. Тетю. Сестру. Крестную. Прабабушку. И конфеты. И мне, как ребенку было непонятно, как можно было сравнивать любовь к конфетам и любовь к родным. Родных я люблю всегда, а конфеты когда ем. Как можно сравнить любовь к еде и во время еды и любовь к людям и на всю жизнь. Конфеты — маленькая любовь. Ее можно съесть и всё. Родные – большая любовь. Они будут всегда. Осознавая это, я продолжал таскать конфеты из ваз и коробок, засовывая фантики от них за диван или книги. Потому что не хотел отвлекаться от процесса поедания, и потому что было лень. Ну и нельзя. Зачастую это становилось у меня разновидностью спорта. Выбрать момент, когда ваза с конфетами осталась вне поля зрения взрослых, выйти из поля зрения взрослых самому, совместить траекторию своего движения с вазой и.… Думаю, что еще сотни три этих фантиков так и лежат по разным уголкам дома в разных щелях и укромных уголках, не вытащенные на белый свет ни одной чисткой или ремонтом. Вероятно, через несколько сотен лет, когда все наши окрестности укроет пыль веков, будущие археологи найдут в раскопках эти заначки и будут ломать голову над тем, сколько детей жило в доме — пятеро или шестеро. Меня пытались стыдить, укорять и наказывать. Но я этого не понимал. Потому что внутри меня было какое-то свое, маленькое понимание жизни, что я формировал сам, и оно изначально перевешивало то, что говорили мне все вокруг. Почти всегда. В том числе и о том, что надо уважать старших и заботиться о своих близких. Я ведь заботился. Делал это искренне и постоянно.

Я помогал бабушке нести сумки из города, деду косить траву и кормить кролей, чинить сарай, копать огород… и есть конфеты. И в каждом из этих дел я был одинаково усерден и настойчив. Правда, за первые меня хвалили, а за последнее — ругали. Но я был готов терпеть. И терпел. Потому что очень любил конфеты. Больше, чем краткий миг недовольства. Который сменялся другими мигами, заслоняющими собой этот неприятный момент. Я часто размышлял обо всем этом, лежа на матрасе в своей комнате и жуя очередную конфету, но так и не мог до конца составить всю картину мира так, чтобы все встало на свои места, и было понятно: как, почему и зачем.

Потом я чуть подрос. Конфеты по-прежнему были моей страстью, но уже гораздо меньше. Тому было несколько причин. Когда умерла прабабушка, я не очень понял, что именно произошло. Было горестно, но не понятно. Мне очень хотелось это изменить или избежать. Но как это сделать — я не знал и не понимал. Но очень хотел. Я вспоминал, как она приходила к нам в дом из города, как приносила гостинцы. Когда-то наши фирменные городские пироги с патокой. Когда-то кулек конфет. По церковным праздникам – просвирку или еще что-нибудь. Добрая, строгая, чопорная. Я воспринимал ее как человека из другого мира. Собственно говоря, она и была человеком мира, который давно уже ушел даже во время моего детства. Я подумал, что если меня радует человек, то эта радость — это его жизнь. Которая есть часть моей жизни. Не знаю, как я пришел к этой мысли, но она совершенно естественно укрепилась в моем сознании, и я подумал, что если буду радовать своих родных, то они никогда не умрут. Потому что … радость — это жизнь. А жизнь — это радость. И я решил отдавать конфеты бабушке и деду. Я многого не понимал тогда. Но зато когда получал конфету и отдавал ее, то мне казалось, что та радость в глазах у бабушки — это сама жизнь. И мне нравилось ощущать ее. Именно эту жизнь.

Часть II. Обещание.

Потом я чуть подрос и узнал чуть больше о жизни. Понял, что взрослые не такие как я и они радуются многим другим вещам гораздо больше, чем я — конфетам. Часто бывая с дедом в городе по делам, стал примечать его пристрастия. И начал упрашивать его во время таких походов сходить со мной в кино. Уже по-детски лукавя, но не со зла, а имея свою детскую цель. Просто зная, что ему, моему деду, очень интересно посмотреть те, тогда еще новые фильмы про индейцев с Гойко Митичем в главной роли. И мы смотрели. Дед иногда сопротивлялся для вида, пытаясь отговориться делами по дому, но уступал моей настойчивости и сидел вместе со мной, смотря за захватывающими событиями на экране. А я радовался тому, что мне удалось порадовать деда, оторвав его хоть ненадолго от рутины бытовых забот. Зачастую я больше смотрел на деда, чем на экран, потому что видеть своего деда счастливым для меня было приятней, чем смотреть кино. А бабушке… бабушке, которая ходила к тому времени уже мало, я старался хоть как-то помочь по дому.

Время шло, и потом я понял, что этого мало. Я пошел в школу. Сидел на первой парте, слегка скрипящей старыми досками и с парой расшатанных гвоздей сбоку, которые я еще больше расшатывал в минуты задумчивости над задачкой или вопросом учителя. Я приносил из школы только пятерки в дневнике. За очень редким исключением. Я видел, что почему-то мои собственные достижения становятся радостью всей моей семьи. Я не понимал еще тогда до конца, почему радостные события в жизни одного человека радуют других. Но я запомнил это и понял, что это так и должно быть. Когда я по-детски размышлял над этим, то не нашел ответа для себя самого, но перенеся свои собственные ощущения на своих родных понял, что ведь и меня самого радует то, что мои близкие рады. И тогда я решил, что мало просто отдавать конфеты и создавать возможность порадоваться, смотря кино или высвобождая от мелких забот по дому. Надо достигать результатов самому и этим радовать взрослых. Один раз поставил сам себе задачу ответить на всех уроках и принес домой дневник, где стояли пятерки в каждой графе за весь день. Смотрелось это очень красиво и празднично. И я помню, как эту запись смотрели дед и бабушка, как показывали ее крестной, маме, соседям, всем, кто приходил в гости, и радовались за меня. А я радовался за них. Потому что видя радость в них я чувствовал жизнь.

Но, даже будучи очень маленьким, я понимал, что в жизни просто пятерка и конфеты — это все равно очень мало. Есть многие вещи, которые заботят взрослых и не дают им возможности сбросить с себя груз забот и быть счастливыми. И это заботило меня самого. По детски. Наивно. Я смотрел, как бабушка шьет платья на продажу, как дед толкает тачку с мешками комбикорма. Слушал его размышления о том, что больная нога не позволяет ему управлять машиной, хотя можно получить «инвалидку» — запорожец или «копейку», переделанную на ручное управление… но. Мне нужно было что-то сделать для них, но я был мал и не знал, что именно я могу сделать. Я хотел как-то улучшить их жизнь. По-своему. Сам. Я долго зрел, чтобы сказать все это и сказал. Как-то раз, солнечным днем, когда после чаепития бабушка и дед, а также тетя с моей маленькой сестрой и мама вышли во двор, погреться на солнышке, отдохнуть перед началом своих обычных повседневных дел, я, слушая разговоры взрослых, которые хвалили меня, сказал… «я вырасту и куплю вам все по платью… обязательно!» Я не знал тогда ничего о кройке и шитье, не знал моделей и фасонов, но постоянно слышал про кримплен. И добавил, как слышал «кремплиновые… платья». И чтобы порадовать деда сказал «а потом я стану генералом и буду ездить на черной волге, приеду сюда и буду вас катать». Взрослые заулыбались выступлению и обещанию. А я его запомнил. Я вообще очень хорошо помню то, что было в детстве. И это обещание тоже. Я жил, учился и помнил о нем всегда и постоянно. Единственное, что я тогда не понимал, что мое время бежит несколько иначе для моих родных. Что я не могу ускорить свою жизнь или замедлить их. И я не успел исполнить свое обещание…

Первой зарплаты, которую я получил на производственной практике в десятом классе в размере 60 рублей, на платья всем не хватило. Я отдал ее целиком матери. Жили мы тогда в общежитии в воинской части, и зарплаты не всегда хватало на все необходимое. Дед с бабушкой еще могли помогать нам, но уже гораздо меньше. Я ездил к ним каждый год на лето. Потом бабушка умерла. Это был последний год в школе, когда я уже определился со своей дальнейшей судьбой. Мы с мамой поехали в деревню, и я сам копал могилу для бабушки. Середина октября. День был очень солнечный и не по-осеннему теплый. Копали вдвоем с дядей, но в основном, я копал сам, не желая вылезать изо рва. Когда лопата глухо ударилась в крышку гроба прабабушки, я разогнул спину и, стряхивая пот с лица, посмотрел наверх через край ямы. Солнце светило мне прямо в глаза и на самом краю выкопанной могилы я увидел свою бабушку, которая смотрела на меня также ласково и любя, как и при жизни, сложа руки на груди и улыбаясь. «Вот мы тебя и похоронили, бабушка», — сказал я и, державшись, все это время как кремень, молча заплакал. Просто слезы текли из глаз, и я ничего не мог с этим поделать.

С первой стипендии, через год я купил кофеварку маме, потому что она всегда любила пить кофе. Новенькую, фирмы Мулинекс, с фильтром. Купив ее, я уже отдавал себе отчет как долог путь до мечты стать генералом и ездить на волге, которых той желанной модели на тот момент уже не делали и, которые перестали быть предметом культа. Через полгода погибла тетя. Дед слег, когда я был старшим лейтенантом. Умер, когда я стал капитаном. Вся моя семья, когда-то большая и сильная сузилась и растворилась в бесконечном людском потоке, через который я проходил.

Часть этого потока стала моей семьей. Не новой. Не старой. Просто семьей, в которой я проводил большую часть жизни.

продолжение следует

Один комментарий на “Митька бессердечный.”

  1. 5+
    Еще одно незаурядное доказательство, что правильная, настоящая жизнь — это жизнь своими ощущениями)

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован.

  • Instagram
    Instagram

  • Счётчики
    Яндекс.Метрика