Паровозик и глазик.
Продолжу всплески детских воспоминаний. Село наше, в котором я прожил долгое время, расположено на излучине заболоченного озера и разделено дорогой из Тамбова в Кирсанов на две части – верхнюю и нижнюю. Нижние имели огороды и лодки (некоторые), а верхние огороды и большие участки. Наш дом стоял на верхней части, которая упиралась в длинную возвышенность, изрезанную оврагами. Чьи-то участки, как наш были овражными, чьи-то на возвышенности. Дед, когда купил этот дом, сразу занялся озеленением, усадив весь овраг деревьями и кустарниками. Там было три яблони, три березы, рос старый клен, который был высажен еще предыдущим владельцем и еще дед посадил сосну у самой излучины ручья, который шел по оврагу через наш участок. Сосна укрепилась основательно, сковав своими корнями разрушающийся и расползающийся под напором воды грунт. Березы – были любимым деревом для тренировки обезьяньих навыков лазания по деревьям. Детьми мы были легкими и ветки держали наш вес, практически не прогибаясь у основания. Забравшись на самую макушку, где начинал гнуться уже ствол самого дерева, я любил сидеть на развилке веток и качаться вместе с ними в такт порывов ветра. Видно оттуда было довольно далеко, хотя часть села скрывалась излучинами оврагов и ближними домами. Но там мне было важно это ощущение высоты, невероятного уюта, близости дышащей свежестью древесной коры и колебания в такт ветра. Лазить на дерево я начал практически сразу после того, как научился уверенно ходить и стал отправляться на прогулки без сопровождения взрослых. Сидеть наверху в развилке веток я мог достаточно долго, зачастую час и более. Ощущение бытия захватывало меня настолько сильно, что время уже не имело значения. Но иногда мне хотелось видеть больше, чем давал обзор с дерева и я слазил с него и забирался на холм, к началу нашего оврага. Там, на самой высокой точке села, я садился на самый краешек кромки оврага. Овраг у нас был образован сразу двумя ручьями, а потому имел в основании м-образный выступ на полтора метра, который я гордо именовал «чертовым когтем». Разделившись, ручьи потом соединялись в центре оврага и уже у корней сосны во время ливней бушевали сильным единым потоком. Шум этого ручья был слышен даже за стеной нашей летней кухни. Потом дед сделал бетонную окантовку для ручья через наш участок и гул потока по грунту сменился тихим шумом воды, шелестящей о края бетонной кромки. Но это внизу. Вверху, там, где овраг только начинался, сидя на «чертовом когте», я слушал мелодичное журчание тонких ручьев, которые сходились с поля на наш овраг. С этой точки было видно все наше село, и даже большая часть Кирсанова. Был виден весь огромный заболоченный луг-озеро, за которым на расстоянии чуть больше километра была железная дорога… Что такое детство без железной дороги? Да практически ничего. У меня была игрушечная железная дорога. Не знаю, насколько она была крутая, потому что тогда мне было не до этого. Вагончики, паровозики, рельсы, электрический переключатель и жужжащий моторчик. Собирал я железную дорогу либо простым кругом, либо какой-нибудь замкнутой округлой загогулиной. Но наблюдать за этим паровозиком мне быстро надоело. Сидя на уступе оврага, я видел вдали такие же паровозики и вагоны, которые к тому же были для меня в таком же масштабе, но гораздо разнообразнее и интересней. Я считал количество вагонов, старался запомнить, когда именно идет какой состав, какие в нем вагоны и с какой скоростью он проходит мимо наших краев. Задача была простая, а наблюдать и анализировать я полюбил уже тогда. Сначала я просто понимал, какой состав пассажирский, а какой товарный. Потом я научился отличать маневровые тепловозы от обычных составов. Научился различать разные емкости вагонов-цистерн. Это было не так сложно – они отличались в основном по своей длине. Спрашивал у деда про вагоны, запоминал, когда он показывал мне на станции, где работал некоторое время, какой бывает вагон с газом, какой с нефтью или другой жидкостью. И сидел, смотрел на проходящие поезда, смотрел на бескрайнюю даль, на синеву неба и сливающийся с ней горизонт. Молча, обычно один или вдвоем с тем или иным сверстником другом. В отличие от городских детей, мы, простые сельские дети были более молчаливы и терпеливы. Потом, переехав в город, я понял, насколько сильно мы различались по темпераменту, выдержке и такой простой способности долгое время молчать и чувствовать в этом молчании определенный востребованный нашим детским сознанием комфорт окружающего мироздания. Мы сидели часами, смотрели, считали составы, наблюдали за стаями птиц, перелетающими от одного края озера к другому, слушали журчание ручьев, шум дубравы за нашими спинами, стрекот кузнечиков и стрекоз, цоканье копыт сельских лошадок, везущих телеги на рынок и с него. Нам все было интересно. Мы сначала смотрели на мир как бы со стороны, а потом возвращались в него и уже ощущали его изнутри, зная, как мы в нем выглядим с высоты нашего холма.
К чему это я? Да к тому, что в четвертом классе у меня обнаружилась дальнозоркость, когда я спокойно читал строчку под основной проверочной строкой, и чуть напрягаясь еще ниже. А в пятом классе я, кидаясь снежками, получил от друга комком снега в открытый глаз и заодно миопию слабой степени.
Это говорит о том, что в природе все рано или поздно приходит в равновесие.
Детские картинки мира наверное, навсегда останутся в нашей памяти… так я помню крымские степи…