Московская битва.

Вмешательство Речи Посполитой в большую русскую Смуту закончилось фиаско — при этом не удалось достичь ни одной политической цели, зато польско-московский конфликт был выведен на новый уровень. В исторической памяти русских прочно отложились происки «польских интервентов». Впрочем, не обошлось без преувеличения — cовсем недавно годовщина капитуляции польского гарнизона в Кремле стала поводом для национального праздника. Это, как мы полагаем, выглядит примерно так, как если бы нынешняя, третья по счету Речь Посполитая объявила бы государственным праздником 4 июля — день блистательного разгрома царских войск под Клушином в 1610 году.

В конце концов, для этого имеется немало поводов, ибо нечасто в нашей истории воины показывали такую силу духа и боевую выучку. Корпус гетмана коронного Станислава Жолкевского ночью заблудился в лесу и поэтому в полной мере не удалось использовать эффект внезапности — неприятель не дал «взять себя в постели». Пришлось вести многочасовой бой с как минимум вчетверо превосходящим и храбрым противником: компания под гусарским знаком вынуждена была неоднократно «приниматься за дело», прежде чем очередная волна тяжелой кавалерии пробила-таки боевой порядок русских и наемников-иностранцев. Люди и лошади падали от истощения. Клушино не стало шедевром военного искусства. Это скорее доказательство высоких моральных качеств и необычайной стойкости воинов Жолкевского. Другое дело, что гетман умело дирижировал ритмом беспрестанных ударов гусар. И в итоге удалось выиграть «безнадежную битву».

Но вот вопрос: а что с того? Победу не удалось перевести в политическую плоскость, хотя гетман лелеял эффектный проект посажения королевича Владислава на московский престол. Эту идею поддержала часть московских олигархов, хищным взором заглядывавшихся на привилегии и влияние, которым с давних пор пользовались их «польские коллеги». Гетманские планы пошли прахом, ибо Сигизмунд III, ревностный католик, желал самолично править в московской державе, что в свою очередь совершенно не устраивало ее несознательных подданных. Но даже бы если события стали развиваться по замыслу Жолкевского и Речь Посполитая после смерти Сигизмунда объединилась бы под скипетром короля и царя Владислава, то какие шансы выжить имело бы это монструальное творение? Или вправду появилось бы федеративное гипергосударство, которое огромной тучей нависло бы над Европой, да что там, над целым миром — восточная граница новой державы пролегала бы где-то за Уралом? Или случилось бы некое повторение Люблинской унии в кубе, и огромные пространства Московского государства подверглись бы хотя бы частичной вестернизации? Или наоборот: это Восток двинулся бы под Гданьск, Вроцлав и Берлин? Эту последнюю возможность мы еще недавно рассматривали под вывеской СССР.

Гетман за гетманом

Гетманские сны так и не стали явью — слишком велики были различия обеих культур. Москва — это все же не Литва. Корни замкнутой и консервативной московской культуры были зарыты слишком глубоко, чтобы принять политическое устройство Речи Посполитой, которая и сама уже погружалась в кризис. Поэтому из огромной тучи закапал маленький и грязный дождик.

В ноябре 1610 года Жолкевский покинул Москву, чтобы под Смоленском хоть как-то договориться с королем, оставив гарнизон под начало референдария литовского Александра Госевского. Вероятно, гетман, конструктор и гарант договора с «семибоярщиной», имел несравнимо большие шансы, чтобы справиться с усложнявшейся на глазах ситуацией. А из отдаленного Смоленска управляться с московскими делами было непросто. Жолкевский не договорился с Сигизмундом III, обиделся и уехал домой. Психологически все это понятно, но как высокий государственный сановник гетман не должен был так поступать.

Правда, Госевский — человек совсем другого уровня и авторитета — поначалу правил в Кремле весьма достойно, железной рукой (кнут и топор без работы не оставались) сдерживая распоясавшуюся солдатню. Однако «счета обид» были уже слишком велики, и очаги восстания постоянно тлели. К тому же к Москве приближались отряды первого ополчения. Пан референдарий не выдержал и обратился к грубым приемам: усмирение непокорного города превратилось в резню его жителей, а Москва была сожжена практически дотла. Последствия были плачевны. Поляки были осаждены в центральных районах города, и голод рано или поздно должен был задушить их костлявой рукой.

Впрочем, в рядах первого ополчения царил самый настоящий балаган, и Яну Петру Сапеге, отряды которого сеяли смуту на землях, охваченных восстанием, удавалось эффективно поддерживать московский гарнизон. Ситуация для поляков ухудшилась, когда осенью 1611 года в Нижнем Новогороде местный купец Козьма Минин вместе с князем Дмитрием Пожарским начали организовывать второе ополчение. Зимой 1612 года не получившие жалования польские воины устроили конфедерацию и покинули город, под которым уже вскоре объявились войска Минина и Пожарского.

И в этот момент на сцене появился еще один великий актер — гетман польный литовский Ян Кароль Ходкевич, полководец, прославленный разгромом шведов при Кирхгольме. Поначалу все шло неплохо, ему удалось даже добиться плавной замены войск в кремлевском гарнизоне. Но уже 1 сентября Ходкевич оказался с глазу на глаз с отрядами ополченцев. Битва у стен Москвы была неминуемой.

Такая перспектива нисколько не огорчила гетмана. Напротив, как каждый старопольский военачальник, он имел в крови тягу к решающей схватке, невзирая на численное превосходство противника. Это было мировоззрение боксера, который знал силу своего удара (в нашем случае атаки гусар) и одновременно свою слабую подготовку (или же хроническую нехватку денег на продолжительную кампанию) и стремился как можно быстрее нокаутировать соперника. Военное искусство Речи Посполитой погрязло в добродетельном и всепроникающем убожестве. Польская армия привычно не имела никаких шансов в маневренной войне с какими-нибудь маршами и контрмаршами. К тому же в то время польские полководцы были привычны к победам, уверены в себе и способностях своих подчиненных. В решающем сражении бивали всех, кто попадался под руку, а не только московские полки, боеготовность которых они оценивали пренебрежительно. Обычно все заканчивалось полным разгромом, после которого были лишь погоня, резня и трофеи. Но во время московской кампании планка поднялась выше. Тут нужно было сражаться с противником, окопавшимся в городе, и непременно с уличными боями. Такая перспектива мало радовала армию, привыкшую решать исход битвы кавалерийской атакой.

Целью Ходкевича была доставка подкрепления в Кремль. Это был главный и достаточно экзотический для старопольского военного искусства критерий победы в битве. Однако гетман не знал, что исход борьбы не определится в первых раундах — ожесточенная битва продолжалась с перерывами два дня. Численное превосходство противника не было таким уж внушительным — против десятитысячного гетманского войска (1500 кавалерии, 1800 пехоты и около 7 тысяч казаков) встали 14-тысячные отряды Пожарского, в которых также сражалось несколько тысяч казаков. Итак, одна из самых важных польско-русских битв была в определенном смысле баталией казаков с казаками же.

Не хватило 1800 метров

Ходкевич составил план полностью в духе польской военной школы. Сначала кавалерия (как обычно с гусарами в главной роли) должна была сокрушить противника на подступах к городу и с помощью пехоты овладеть улицами самой западной части города — Скородома. Во вторую очередь в полусожженный город должен был въехать мощный обоз из ста повозок — передвижная крепость. Гетману удалось заблаговременно договориться с командующим кремлевским гарнизоном Миколаем Струсем (Госевский уже давно оставил Москву), который должен был учинить диверсионные вылазки в тылу Пожарского.

Но польского полководца подстерегала неприятная неожиданность: Пожарский выстроил свои войска двумя эшелонами, одно крыло наискось к другому (прием почти как у древнего грека Эпаминонда!), чем под угрозой окружения вынудил Ходкевича разделить свои скромные силы. При этом поляки сражались, имея за спинами реку. Джокером в колоде Пожарского должен был стать дворянский отряд в несколько сотен, команду над которым князь отдал рассорившемуся с ним руководителю первого ополчения Дмитрию Трубецкому. Московский полководец предполагал, что в критический момент битвы удар этого резервного отряда может сдержать прорыв поляков.

Сражение началось 1 сентября около часу дня. Невзирая на клушинский урок, Ходкевич судя по всему полагал, что его закаленным в боях частям вмиг удастся разбить соперника в поле и быстро проникнуть в город. Но Пожарский (также не усвоивший клушинского урока, когда именно попытка перехватить инициативу привела к катастрофе) принялся атаковать сам. Московские воины (точно так же как под Клушино) держались мужественно — бой на равнине продолжался вплоть до восьми часов вечера — это были без малого восемь часов страшной бойни. Один из очевидцев вспоминал, что это был смертельный бой: «Там была великая резня, большой напор с обеих сторон, обычно один на другого наваливался свирепо, направляя копья свои и поражая смертельно; в воздухе свистели стрелы, ломались копья, густо падали мертвые».

Наконец в сумерках гаснущего дня ряды московских воинов стали трещать. Пожарский приказал своей коннице вернуться за линию укреплений Скородома, где окопались стрельцы. Ходкевич бросил на них казаков, которые проворно справились с противником и ворвались в заваленные пепелищами улицы. Чуть ли не в эту же минуту солдаты Струся ударили из Кремля. Боевой дух русских должен был — как это уже случалось раньше — угаснуть. Гетман был уже в дамках…

Но в это время, о диво, бой стал складываться к выгоде Пожарского. Атака Струся захлебнулась (скорее всего потому, что его воины были истощены голодом). Дворянский резерв Пожарского, отданный под командование Трубецкого, ввязался в битву. Ему на подмогу пришли казаки Трубецкого, где-то даже вопреки воле полководца, который искренне презирал Пожарского. Вот и парадокс этой битвы — все случилось вопреки желаниям сражавшихся!

В темноте гетманские воины стали падать все чаще. Был уже первый час ночи, оставалось только отойти. Потери Ходкевича были тревожными: в первый день полегла почти тысяча солдат, по большей части пехотинцев и казаков. Правда, Пожарский понес не меньшие потери, но не ему приходилось ломать голову над тем, как доставить подкрепления в Кремль. Ходкевич тем не менее еще надеялся выиграть. Спустя день (2 сентября он двинулся в бой уже после полудня и не удалось закончить сражение до наступления темноты) атаковал Скородом с юга. И это был пожалуй лучший замысел, который давал больше шансов на успех. Район Замоскворечья был более обширным, но и более трудным для обороны. Отряды Трубецкого были здесь более малочисленны (всего 3—4 тысячи воинов, в основном казаки), а их боевой дух вызывал сомнения. Впрочем, на помощь прибыли несколько сотен бойцов из лагеря Пожарского, но предыдущие схватки сильно ограничили их возможности. В чистом поле бой принимать они не хотели.

Как и раньше, гетман литовский взялся за диверсионную работу. Посланная им к Кремлю венгерская пехота заняла одну из двух замоскворецких церквей, превращенных казаками Трубецкого в крепость. Контроль над ней принес господство над речной переправой и ближним участком дороги, ведшей в сердце Москвы. Вскоре после этого, 3 сентября в шестом часу утра, гетманские отряды вступили в бой. Однако только в полдень им удалось выбить хоругви Пожарского с вала Скородома. Сам князь был ранен. Казаки Трубецкого, видя отступление дворян, скопом оставили позиции и потянулись к своим лагерям. Гетман приказал ввезти в предел города обоз, который однако быстро застрял — а ведь поляков отделяло в тот момент от Кремля всего какие-то 1800 метров! Челядь купцов, которые под прикрытием войск гетмана собирались проникнуть в Кремль, уже приступила к расчистке главной улицы. Одновременно специальный отряд казаков под командованием Александра Зборовского временно захватил вторую из ключевых крепостей в этом районе. Временно, потому что по причине пренебрежения якобы поверженным врагом составили слишком слабое охранение этого места, и оно было быстро отбито другими казаками, на этот раз князя Трубецкого.

Ходкевич оказался перед лицом серьезной угрозы. Часы уже собирались бить пять часов вечера, а обоз из ста повозок все еще торчал среди руин. В это время противник вновь начал собираться с силами. Вдобавок — а это чрезвычайно важная деталь для понимания хода событий — раненый Пожарский нашел возможность укрепить боевой дух своих казаков. Не имея возможности сесть на коня, он выслал в лагерь Трубецкого Авраамия Палицына, монаха Троице-Сергиева монастыря, чтобы тот склонил к борьбе казаков. Бросив на стол увесистый кошель с деньгами из монастырских хранилищ, Палицын смог поднять молодцов на ноги. Такие вещи всегда тешили их самолюбие.

Удар казаков Трубецкого принес молниеносный эффект: обоз гетмана литовского, атакованный с нескольких сторон, был быстро повержен, а его обслугу уничтожили поголовно. Перед лицом катастрофы Ходкевич вновь приказал отступать. Это был конец надеждам помочь гарнизону. Гетман потерял практически всю пехоту, сильно потрепанной из этой переделки вышла и конница. О гетманских казаках и вспоминать нечего: спустя несколько дней они отправились искать счастья (то есть добычи) своей дорогой. Нужно было отступать от города. Спустя два месяца голодающий польский гарнизон в Кремле — творились там страшные вещи, со сценами каннибализма — сложил оружие. С тех пор Москва ожидала польских солдат ровно 200 лет: они теперь придут только с Наполеоном.

И встает вопрос: почему Ходкевич, полководец, овеянный только победами, проиграл в этой битве, которая (а не Клушино!) предопределила исход всей кампании? Можно предположить, что если бы он сразу ударил на южную часть Скородома, ему удалось бы доставить свой обоз в Кремль. Пожалуй, подвела разведка, которая обычно была сильной стороной польского военного искусства. Вести уличные бои далеко не то же самое, как воевать в поле, где летучая кавалерия быстро управлялась с противником. Но и без того гетман что-то здесь, как говаривал Генрик Сенкевич, «дал слабину».

Если бы Ходкевич пробрался в Кремль

А теперь займемся альтернативной историей и представим себе, что польский обоз все-таки въехал в Кремль. 100 повозок с 500—600 бойцами отборной пехоты, охраняющей купцов с обильной и жизненно важной провизией. Гарнизон (в тот момент насчитывавший около 3 тысяч человек) уже полтора года проливал кровь и оборонялся от московитов, которые никак не могли взять поляков штурмом. Нет повода предположить, чтобы атака удалась бы, если бы в жилы обороняющихся влилась бы свежая кровь в обличье долгожданного провианта. Наверняка они продержались бы еще три месяца — а этого аккурат хватило бы, чтобы из-под Смоленска двинулась на Москву 12-тысячная королевская армия, которая уже «затягивала подпруги». Тем более что в окрестностях города все это время действовал бы корпус Ходкевича, расчищающий пути для войск Сигизмунда III от остатков второго ополчения. Остатков, ибо в той ситуации Пожарский столкнулся бы с огромными трудностями, чтобы снова собрать свои силы воедино.

Итак, представим себе, что самое позднее в конце декабря Сигизмунд III войдет в полусожженную Москву. С учетом гарнизона и корпуса Ходкевича у него под началом свыше 20 тысяч хороших воинов — это сила, оказать сопротивление которой в Московском государстве никто в то время не мог. Почти наверняка эта цифра еще и увеличилась бы — можно смело предполагать, что под королевские знамена вернулись бы участники конфедерации против монарха, да и казаки как всегда сбежались бы на запах добычи. Ничто не помешало бы наконец усадить королевича Владслава, «избранного царя», на русский трон. Но тут стоит быть повнимательней! Несовершеннолетний царь начал бы править под опекой своего католического отца, что определенно раскололо бы московские элиты. Вероятно, какая-то часть правящего слоя, по-прежнему искушаемая польскими привилегиями, пошла бы на компромисс с Сигизмундом, другие же встали бы на голову, чтобы под знаменами униженного православия подбить народ на бунт против польских оккупантов. Можем поставить ломаный грош против мешка с долларами, что то и дело вспыхивали бы мятежи, которые поляки вместе с союзниками-боярами подавляли бы все более жестоко. Юный царь был бы только статистом — перспектива, прямо скажем, невеселая… Однако положение отброшенного от столицы Пожарского наверняка оказалось бы еще хуже.

И тут на сцене мрачного театра Смуты должен появиться еще один очень важный актер — шведы. Нужно помнить, что и они хотели принять участие в дележе большой русской котлеты, употребляя терминологию президента Путина. С 1611 года войска удалых скандинавов стояли в Великом Новгороде. Еще раньше, тотчас после выборов королевича Владислава в цари, Стокгольм предложил тамошним боярам надеть шапку Мономаха на юного королевича Карла Филиппа.

Пожарский не пошел на такое соглашение, желая, чтобы царя выбрал Земский собор (что и произошло в 1613 году). Однако в условиях гипотетического поражения второго ополчения союз со шведами возникал сам собой. Последствия очевидны — польско-шведская война за царский трон и дальнейшее продолжение конфликта в Прибалтике, только в значительно большем масштабе. Для московитов это несомненно означало б продолжение гражданской войны, потому что на обоих сторонах сражались бы многочисленные русские военные отряды. Тогдашние жители России ненавидели шведских «люторов» едва ли не больше, чем «ляхов-папистов».

И здесь заканчивается логичное течение альтернативной истории, ибо трудно представить себе «реалистический» исход этой войны. Но помечтаем еще немного. Наверняка в такой войне было бы множество генеральных сражений, пожалуй, в большинстве из них верх взяли бы гусары, впервые разбитые в 1626 году под Гнево шведским королем Густавом II Адольфом. Скорее всего, в тылу обеих армий постоянно вспыхивали бы народные волнения, подобные ужасному крестьянскому бунту Болотникова 1606-1607 годов, и развернулся бы новый парад самозванцев, восстающих в защиту православия.

Несчастная страна опустошалась бы и далее, причем ни поляки, ни шведы не смогли бы реализовать на бесконечных московских просторах сколько-нибудь осмысленного политического проекта. Поляки убедились в этом уже тогда, шведы — несколькими десятилетиями позже, во времена «Потопа». Напрашивается мысль, что в конце концов начались бы польско-шведские переговоры по вопросу о разделе Московского государства где-нибудь по течению Волги. Но вероятнее всего оба конкурента удовлетворились бы, оторвав от России какие-то пограничные районы. Ни Польша, ни Швеция не имели достаточно сил, чтобы захватить и усмирить свои гипотетические владения. Кстати, как долго Сигизмунд III мог бы усидеть в Кремле? Несомненно, польская шляхта очень скоро встала бы на дыбы, не желая дальше платить налоги на затянувшуюся войну. Через несколько лет оба нерусских царя вынуждены были бы убраться домой, оставив после себя выжженную землю и трупы собственных солдат. В итоге чуть лучше чувствовала бы себя Речь Посполитая: так как Смута продлилась бы в России еще несколько (а то и больше десятка) лет, историческое наступление России на Польшу оказалось бы значительно сдвинуто по времени. Тут трудно осмысленно рассчитать последствия этого сдвига — а может быть пушкинский «спор славян между собою» окончился бы иначе?

А что шведы? Известно, что после военных успехов Густава II Адольфа в Тридцатилетней войне и Карла Х Густава во времена «Потопа» скандинавское общество начало страдать от недостатка мужчин, которые в массовом порядке складывали головы в победных битвах в Германии и Польше. Также было и в России, ибо Густав II Адольф закончил свои сражения в державе царей только в 1617 году после Столбовского мира. И если война в России продолжилась бы еще много лет, она настолько исчерпала бы небогатые демографические возможности Швеции, то Густав Адольф не бросил бы свою знаменитую армию на помощь протестантам. А если мы еще больше повысим уровень исторической фантазии, то получим триумф имперско-католического лагеря и потенциальную катастрофу протестантизма в Европе. Тогда в 1648 году не было бы никакого Вестфальского мира, а Франция не получила бы столь сильных позиций. Именно так могло случиться, если бы 100 повозок гетмана Ходкевича въехали бы в Кремль. Если кто-то захочет продолжить этот сон наяву, можно комбинировать и дальше.

авторы текста: Томаш Бохун, Ярослав Кравчик (Польша).

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован.

  • Instagram
    Instagram

  • Счётчики
    Яндекс.Метрика