Воспоминания…
7 октября дождь был сильным. С утра так вообще гремело и грохотало. Всполохи были не сильные, но дорожку прополоскало на славу. День был праздничный…
Если в этот день у моего друга день Рождения, то день сам по себе плохим быть не может.
В дороге дождь не так сильно доставал. Да и что значит доставал, когда едешь и вспоминаешь все дожди, которые выпало принять на себя под открытым небом. Разве это плохо — дождь? Неа… Дождь — это хорошо. Под шум дождя в осеннем лесу не слышно шелеста листьев под ногами, не тревожишь движением своим всё окружающее пространство, которое либо, прильнув к струям небесной влаги, упивается ей, либо прикорнув, дремлет, наслаждаясь музыкой покоя. Вот и я задремал, пока ехал в автобусе…
И приснилось мне, что я тоже еду в автобусе и что это было давно. Автобус — старенький ЛиаЗ, который натужно и важно тарахтит своим дизелем. Тёплого, жёлтого цвета, выделяясь на фоне застуженного окоёма, он вбирал в себя на каждой остановке людей, спешащих (и не очень) по своим делам. Кондуктор — старая бабка, в сером сарафане с чёрной сумкой, из которой вывешивались язычки билетиков по пять копеек, тихо дремала на своём месте в конце салона. Хорошее место. Когда кондукторов не было какое-то время, и каждый сам оплачивал проезд пятачком в кассу, откуда ручкой отматывал билет по стоимости, это место было моим любимым в автобусе. Оно было чуть выше остальных и сидя на нём можно было чувствовать какую-то отстранённость от той суеты, что творилась вокруг. Потом под этим сиденьем был «обогреватель». Ноги, если поставить их прямо перед сиденьем обогревались настолько сильно, что пропекало даже через толстую кожу зимних ботинок. Можно было, подложив под голову ушанку, дремать в мерно покачивающемся автобусе, согревшись в тепле и уюте, а можно было, приложив ладонь к стеклу, отморозить маленькое окошко и смотреть в него на мир.
Ещё одно место в том автобусе, которое я любил, было в самом конце салона, за поручнями у выхода слева. Там можно было стоять за дверью, отгороженным от людского потока, беспрестанно входящего и выходящего. За окном метель и ветер, перегоняющий тучи снега по дороге с одной стороны на другую. А ты стоишь, облокотившись, на эти, отделяющие тебя от всего поручни и размышляешь о жизни… Там ещё такой выступ был, который под ногами путался, но на него удобно вставать было. Встал, и сразу — уже не такой уж и ребёнок. Почти наравне с взрослыми. Помню, как стоял так как-то раз и вошёл в салон мужик в ватнике с сигаретой в зубах. Такого раньше не видел ни разу, да и вообще мало кто видел, потому, что даже в поддатом состоянии не допускалось как-то. И я, на полном автомате, без всяких задних мыслей, беру у него эту цигарку из зубов, рукой вынимаю и выкидываю в дверь. Секунду спустя я понял, что вообще-то это было несколько опрометчиво. Несмотря на то, что уже были за плечами и занятия в «Самбо-70» и тренировки по «рукопашному бою», который на самом деле был чистым карате, чётко осознавал, что подвыпивший мужик, весом с центнер и я, малец, который ниже на голову и весит в два раза меньше конкурировать в тесном пространстве будут очень недолго. Но в следующую секунду меня уже оттер в сторону мужик, стоявший рядом, и чётко объяснил дяде, в чём он неправ. Посмотрев вокруг слегка затуманенным взором, тот слегка кивнул и пошёл в центр салона. А мужик, обернувшись ко мне, усмехнулся по доброму и подмигнув, снова отвернулся к своему окну. А я — к своему.
И вот снова я там, в это автобусе. За окном метель. Снег засыпает дорогу, а ветер разметает её, обрушивая белоснежную россыпь на проезжающие машины. Я на сиденье кондуктора. Народу мало. Некоторые места свободны. Сиденья — диванчики, очень быстро остывают зимой, несмотря на то, что салон у ЛиаЗа протапливается так, что современным и не снилось. Если сесть на седушку не стегаными штанами, то запросто можно заморозить зад. Болеть никому не хотелось, а потому в то время дураков и моды на короткие шубы не было. Автобус мелко трясся, а я ехал и вспоминал то, что ещё тогда не случилось, но уже давно прошло…
Странное полусонное видение: мальчишка вспоминает свою будущую, уже прошедшую часть жизни.
Прислонив голову к окну, сдвинув вбок к нему шапку с головы, думал о том, что уже прошло. Ребёнок и память взрослого. Вспоминал, как закончил школу, как поступал в «вышку», как срезали на последнем экзамене, как поехал в Казахстан, бараки зеков, переделанные под казармы, самоволки, джинсы «полковника», в которых была напрочь сломана молния, ночные дискотеки, зимнее дежурство, видимость учёбы, перевод после «провозглашения независимости», учёба… всё как-то медленно и в то же время мгновенно проскакивало мимо глаз в темном силуэте дороги за окном через маленькое окошко, растопленное теплом моего дыхания…
…Пока доехал к другу, дождь промочил насквозь низ брюк, не закрытых от потоков воды, хлещущих с неба. В прошлом году здесь был снег. Небольшой снежок, припорошивший камни и траву…
…Красноярск. 1996 год. «Столбы». Уже позади учения и тёплый приём «регионалов». Баня, застолье. Уже не так чувствуется голод и усталость. Почти прошёл хронический озноб, который сопровождал нас всю дорогу там. На вершине одной из каменных сопок я увидел картину, запавшую мне в душу ярчайшим образом: трава, зеленая и сочная как на заливных лугах, берёзы с зеленой листвой и… снег. Мягкий снег, припорошивший всю эту летнюю красоту. Кто видел что-то подобное — сможет понять всю гармонию мира. Сочетание несочетаемого на первый взгляд. Не увидишь — не поверишь. Кажется, что нельзя совместить и тепло и стужу, и лёд и пламень, и смерть и жизнь… А посмотришь и поймёшь — всё это лишь части единого. И если есть концы мироздания, где эти части разнесены друг от друга на расстояния, которые не позволяют их лицезреть вместе, то есть и такие места, где вопреки, казалось бы здравому смыслу, они живут рядом друг с другом.
А там, вдали, до самого горизонта — зелёная тайга с шапками снега на вершинах деревьев, как бескрайнее море ещё долго впивалось мне в глаза, врезаясь в самую душу, оставляя отблеск своей красоты в моём сердце.
А сейчас лил дождь. Он, казалось, поставил своей целью доказать всему окружающему миру, что он есть. Как данность этого дня. Народ собирался неспешно. Не тот день, чтобы спешить. День рождения. Первыми увидел родителей именинника и его брата. Брат стал похож. Раньше различал запросто, а тут, издалека — спутал сначала. Замедлил шаг, присмотрелся, понял, что ошибся, подошёл. Поздоровался со всеми и пошёл к имениннику.
«Здорово»…
Году так в 2002 мы вместе ломанулись в Тверь. Опять же учения. Правда, эти учения, в отличие от Красноярских, проходили в условиях приближённых к тепличным. Всё-таки было лето…
А он, отрабатывая «легенду» поехал с женой и дитятей. Ловко придумал. Правда жена и ребёнок — «за свой счёт», но всё равно удачный расклад для прикрытия. Пересекались условно пару раз. Один раз в парке отдыха. Смотрел на него и видел счастье в человеке. Редко так бывает: смотришь на человека и видишь, что он счастлив. Не прикрывается глянцем, пытаясь выдать свою жизнь за «успешную», а просто радуется ей. Живёт. Радуется. Счастлив. Я же всю жизнь радовался тому, что умею радоваться счастью других людей. Искренне. Когда рядом с тобой счастливый человек, то и тебе самому как-то радостней на душе. Абсолютное счастье — это когда вокруг тебя, все, кого ты видишь, все, кого ты знаешь — рады своей жизни. Если есть «рай», то это-то место, где хорошо не тебе самому, а где хорошо вокруг тебя. А быть тебе самому счастливым или нет, можно выбрать самостоятельно. Сложней всего выбрать за других. Никогда не узнаешь точно, что именно для них счастье. В чём оно. Где и как. В каких пропорциях. Сложно.
Налил ему. Себе. Кусок горбушки пополам. Помолчали. Вспомнили. Выпил.
Ба! Кузьмич… Сколько лет, сколько зим. Не виделись, наверное, года два точно. Поздоровались. Похохмили слегка. Кузьмич и хохма — две неразделимых части мироздания. Помню, как он меня подкалывал после вертушки, когда у меня обезболивающее отошло, и я весь опух, как арбуз. А он, думаю, мои подколки в самом вертолёте вспоминает…
«Здорово, Маус…»
А я уже и забыл его позывной-то… Сколько время прошло с тех пор. «Маус». Мелкий потому что. Больше по имени привык называть, «Маусом» в основном по связи, да так, когда хохмили.
Мама с папой именинника подошли.
Мама, всегда, когда меня видит, вспоминает, как я на свадьбе сына тост толкал. Понравился он ей очень. Говорит «от души». А как иначе-то? Всегда говорю только то, что думаю. Потому и общаюсь только с друзьями. Остальные этого не любят.
Сколько вижу маму его, столько раз она и вспоминает этот случай. Долго тогда говорил, проникновенно. Свадьба друга — не хухры-мухры. Когда ещё удастся сказать всё, что думаю-то. Говорил. Спроси сейчас: помнишь хоть что сказал? Вряд ли. Знаю о чём, а как точно — не воспроизведу. Никогда не запоминаю своих слов. Просто потому, что никогда не говорю того, что не думаю. Так проще: зачем запоминать, если говоришь от сердца своим друзьям? Потребуется — смогу сказать о том же ещё раз. Пусть и другими словами. Никто же не осудит. А суть не изменится.
Мама, улыбаясь, начала вспоминать детство «Мауса»… Она каждый раз вспоминает что-то новое, что я ещё ни разу не слышал, потому всегда внимательно слушаю её. Интересно.
«Когда переехали в Прибалтику (за это пребывание там, мы долго нашего «Мауса» дразнили «лабусом»), то Витенька сначала пошёл в садик. И как-то раз, когда я пришла его забирать — заметила, что он чем-то расстроен сильно, но говорить не хочет. Весь вечер пыталась его разговорить, чтобы он рассказал, в чём дело. Потом оказалось, что он провинился в чём-то, а воспитательница его сильно отругала. Он настолько сильно прочувствовал свою вину, что долго не мог отойти от этого «выговора». Я ему объясняла, что воспитатель погорячилась, преувеличила его проступок, что не стоит слишком сильно переживать из-за этого, а он смотрел на меня и кивал. А в глазах — не обида, нет. Переживание. Потом, когда мы переехали там же в другой город Витенька пошёл в школу местную. Там все дети офицеров учились. Вдруг, как-то придя домой, он говорит мне: «мама, тебя учительница просит в школу прийти». Дело было в третьем классе, а до этого ни разу никто не вызывал и жалоб ни на учёбу, ни на поведение никогда не было. А тут такое вдруг. Что случилось, что натворил, спрашиваю? Ничего. Смотрит на меня открытыми глазами и вижу, что действительно ничего. Пошла в школу. Там учительница была молодая, но уже давно работающая в школе. У неё муж — моряк. Часто уходил в дальнее плавание, и она оставалась одна. Всю свою любовь она отдавала детям, проводя с ними всё свободное время, помогая и обучая их. Одна из лучших учительниц. Та, для которых профессия — это не работа, а часть жизни. По-настоящему. И вот, захожу я к ней, а она усаживает меня рядом с собой и спрашивает: «Вам Витя ничего не рассказывал?». «Нет», — говорю, а сама уже волноваться начинаю. Она вздыхает и говорит: «Ну хорошо, тогда я сама вам расскажу, потому что считаю, что должна это сказать». Дело в том, что утром на уроке, один из учеников баловался, мешая объяснять урок, и, делая ему замечание, учительница сорвалась. Она начала кричать на него. И тут, когда она собиралась продолжить гневную отповедь, она вдруг почувствовала взгляд… «Подняла я глаза, а там Витя. Сидит и смотрит на меня. У него такой взгляд, как будто сказать хочет: что же ты делаешь… Как будто ему самому больно очень от каждого слова моего. Я и осеклась. А потом поняла, что была неправа. Всё вспоминаю этот взгляд и понимаю, что должна вам об этом рассказать, признаться в своей неправоте. Не могу не сказать»…
Дождь всё лил как из ведра. Казалось, что вот-вот, уже почти собрался угомониться, утихнуть, и тут, с новой силой — ливень сплошным потоком. Такое впечатление, что даже кожаный плащ начал промокать. А зонт… Зонт вообще меня подвёл. Решил в этом году купить новый зонт, пошёл в торговый центр «Калужский» — типа «не в палатке же покупать». Нашёл зонты. Долго выбирал, смотрел механизм, крепление спиц, качество швов — всё, что можно осмотрел. Взял небольшой, с прямой ручкой, чтобы удобней таскать в сумках. Хороший зонт, солидный, удобный. В нескольких дождях уже опробован. А тут… видно сдался, фрицевское отродье русскому дождю. Потёк. Сквозь швы, сквозь ткань, нет-нет, да капнет капля-другая. Да и что такое капля… Да с моей причёской…
Шли в поиск ночью. Предгорья в густом лесу. Стемнело быстро, потом всех накрыл дождь. «Ночники» берегли, было неизвестно, сколько времени пройдёт в поиске. Шли по маршруту, сначала ориентируясь зрительно, потом, когда стало так, что «глаз выколи», каждый привязал к заплечному рюкзаку по гнилушке — светилась метров на десять-двенадцать видно было. Дальше — терялась. Так и шли. Дистанцию удобно было держать оптимальную. Вот тогда — промокли. Промокли сами, промокли рюкзаки со сменкой, промокли ботинки, промок паёк, промокло почти всё. Сухим осталось очень мало вещей. Но всё, что осталось сухим — использовали для просушки и протирания оружия. Поэтому промокло всё равно всё. Вот то — дождь. А это… всё равно дождик. Даже с протёкшим зонтом, с промокшими брючинами и сплошной стеной воды вокруг.
Поговорили о том, о сём. Выпили за родителей. Народ подтягивался. Здоровались, подходили к имениннику. Каждый, находил что-то своё, что сказать ему. Время шло.
… Оторвавшись от стекла, ребёнок смотрит вокруг. Люди спокойно сидят на своих местах. Остановки пригородного автобуса дальние, ехать долго, почти все сидят. Автобус пыхтя, с кажущейся натугой вкатывается на пригорочек. Кажется, что вот ещё годик, и всё — не осилит старичёк горку, станет скрипеть и потихоньку скатится вниз, ан нет, год за годом, всё также упрямо и не спеша вкатывается на вершину, не спеша обгонять остальные машины и уверенный в своём маршруте. Я-то это знаю. Уверенность в этом живёт где-то не только внутри меня, но и вокруг. Люди уверены. Спокойны и уверены в нём. В стареньком, видавшем виды автобусе, который везёт их по домам и обогревает своим теплом в лютую стужу. Он дойдёт. Его могут обгонять другие машины. Он может не так красиво выглядеть, но он отдаёт тебе своё тепло и забыть это невозможно. Как часть хорошего в своей жизни…
Потихоньку народ начал расходиться. Всё-таки рабочий день. И если я — человек в каком-то плане вольный, сам себе хозяин, то остальные, в основном — подневольные, а потому служба зовёт каждую минуту даже в праздник. Собирали столы, убирали остатки еды, жали руки на прощанье. Обменивались телефонами, если кто потерял или забыл номера. Расходились. Оставались только «свои». Именинник и «свои». Кампания на все времена. А я тоже прощался и уходил. Мне ещё рано. Погладив холодный гранит промокшего памятника, как-будто похлопав, Витька по плечу сказал: «Пока» и пошёл…
Через год я снова приду к тебе на твой День Рождения.
А пока тот самый автобус, который вырван памятью из детства, снова ждал меня. И воспоминания. Где я мог вспомнить то, что будет, но уже давно прошло.
Аллея славы.
А вот свет вашей любви льётся золотым дождём
Интересно